Псковская судная грамота и I Литовский Статут - [18]

.

Приведем положения Русской Правды о «грабеже». Cт. 7 (Пр. ред.) гласит: «Оже станеть без вины на разбои. Будет ли стал на разбой без всякоя свады, то за разбойника дюди не платять, но выдадять и всего с женою и с детми на поток и на разграбление»[307].

Статья 79 Русской Правды «О гумне» предписывает совершить над преступником «поток» по воле князя и в пользу княжеской власти: «Аже зажгуть гумно, то на поток, на грабеж дом его, переди погубу исплатившю, а в проце князю поточити и; тако же, аже кто двор зажьжет»[308].

Таким образом, уже во времена Правды «грабеж» как наказание осуществлялся от имени и в пользу государственной власти. В связи с этим интересно отметить, что Винодольский Закон содержит понятие мести («мащенье»), выcтупающее иногда как наказание, производимое с санкции государства. Так, по отношению к предателю, изменнику Закон говорит, что князь имеет власть над ним и его имуществом, чтобы совершить наказание данного преступника по своей воле («учинити мащенье зврху нега на свою волу»)[309]. Ф. И. Леонтович считал «мащенье» Винодольского Закона тождественным «потоку» Русской Правды[310].

Статья 30 (Пр. ред., Троицк. cпис.) Русской Правды гласит: «Аще будет коневыи тать, выдати князю на поток: паки ли будет клетный тать, то 3 гривны платити ему»[311]. «Коневой тать» также выдается на «поток» князю. Как пережиточное явление в форме саморасправы с конокрадом, происходившей всенародно, «поток и разграбление» бытовало, как отмечал Б. И. Сыромятников, вплоть до начала XX в.[312]

Самуправный «поток и разграбление» законодательно запрещает Законник Стефана Душана, ст. 145 которого «О беглеце» постановляет: «Если властелин или властелич будет уличен как другой какой (преступник) моего царства и если окрестные села и жупы восстанут на грабеж его дома и его имущества («оустану на грабление окольна села и жоупа на негову коукю и на еговь добитькь»), что он оставил, те, которые это сделают, да будут наказаны как изменники моего царства»[313]. Можно предполагать, что такое «грабление» являлось нормой живого, обычного права. Подвергаемое «граблению» имущество принадлежит здесь преступнику – властелину (властеличу), по-видимому, cбежавшему или изгнанному за совершенное преступление. Это напоминает те древние отношения, при которых преступник изгонялся из сообщества, «лишался мира», становясь «изгоем», «извергом». В качестве субъекта, «восстанавливающего справедливость», в Законнике выступает не отдельное лицо, но целая община (жупа, село).

Следует отметить, что по Законнику Стефана Душана «грабеж» совершался также и с санкции государственной власти, причем разграблению подвергалась целое «село». Cт. 146 Законника «О разбойнике и воре», в частности, говорит: «Оу коем се селе наге тать или гоусарь този село да се распе» («В котором селе найдется вор или разбойник, то село да будет разграблено»)[314]. Здесь можно говорить о синтезе архаичного «потока и разграбления» и института круговой поруки, коренящегося в общинно-родовых отношениях. В целом же и в восточнославянских и в южнославянских памятниках права заметно стремление законодателя пресечь самоуправный «грабеж», поставить архаичный «поток и разграбление» на службу государственным интересам.

1.4. Пенязи

Псковская Судная грамота употребляет для обозначения денег термин «пенязи». «А кто кому заклад положит в пенезех что любо, а по том времени имет пенези отдавати», – устанавливает ст. 107 памятника[315]. Это единственное употребление термина «пенязи» в Грамоте; господствующими для обозначения денег являются термины «серебро», «серебрецо». В I Литовском Статуте термин «пенязи» является единственным для обозначения денег.

О «пенязях» псковский летописец извещает под 6917 (1409) г.: «…того же лета во Пскове отложиша кунами торговати и от толе начаша пенязми торговати»[316]. Под 6917 (1424) г. читаем: «…того же лета псковичи отложиша пенязьми торговати и начаша в чисте серебре деньги лити и от толе начаша деньгами торговати[317].

Это свидетельство дополняется новгородской летописью: «…начаша промежи себе лопьци и грошы литовскыми и артуги немечкыми торговати, а куны отложиша…»[318] Речь идет о том, что в Новгороде в этот же период имела хождение как немецкая, так и литовская монета.

Известно, что «куны» – древнейшее общеславянское название монеты[319]. Термин «пенязь» восходит к церковнославянскому языку, в котором «пенязь», «пенязи» обозначали римские динарии. В древнерусских источниках этот термин выступает в значении денег, главным образом иностранных – западноевропейских[320]. Так, в одном из списков договора 1229 г. смоленского князя Мстислава Давидовича с немцами говорится: «Оже бьют волного человека платити за голову 10 гривен серебра и за гривну серебра по 4 гривны кунами или пенязи»[321].

Какая монета обращалась в Пскове под именем «пенязи»?

В XIX в. И. И. Толстой полагал, что это немецкие пфеннинги[322]. Однако следует, по-видимому, понимать литовскую монету, вернее так называемый «пражский грош», прочно завладевший монетным рынком Великого княжества к началу XV в.[323]