Псион - [50]

— Проклятье, иногда мне хочется совсем забыть об этом Институте Сакаффа! — он отошел от окна, луч солнца ударил мне в глаза. — Это ведь мошенничество, эксплуатация, безумный риск…

Джули встала с края постели:

— Это помогло нам больше, чем ты думаешь, Ардан… Мне это сохранило жизнь! — Голос Джули не выдавал волнения и тревоги, наполнявших ее.

— Что же ты получила в конце концов, да и все мы? Вот мы здесь, прибыли инкогнито, время идет, а мы все ждем, когда он придет в себя, чтобы нас всех предать. — Он имел в виду меня. — И «счастливчики» — добровольцы просто возвратятся туда, где все началось, если останутся в живых. Я ошибся, думая, что в силах что-то улучшить, создать нечто долговечное. Каким же я был идиотом, чтобы в это поверить! Мы ведь не профессиональные шпионы. Служба Безопасности должна бы знать, что все это впустую, так же как и то, что нас нельзя использовать таким образом. И я должен был предвидеть все… Господи, зачем я втянул в это тебя? — Он нежно положил руки ей на плечи.

— Ты тут ни при чем, это был мой выбор, и я не жалею о нем. — Она спокойно приняла его взгляд и выдержала его, ее глаза сверкали.

Зибелинг опустил глаза, покачав головой:

— Я тоже… То есть, с одной стороны, жалею, а с другой — нет… То, что ты здесь, заставляет меня поверить, что есть еще люди во вселенной, не похожие на меня. И что если мы остановим Рубая, что-то изменится к лучшему. Но ты значишь для меня все, Джули. Ты единственный человек, который… Ты настолько дорога мне, что это внушает мне страх. Если с тобой что-то произойдет… — Зибелинг привлек ее к себе, Джули тоже обняла его. Я чувствовал их взаимное влечение и обостренное ощущение опасности, которое делало каждое мгновение их сближения неповторимым и сладким. Их поцелуй, казалось, длился вечно, сгорая в моей голове, пока моя грешная плоть не начала поддаваться тому, что я ощущал.

Мое собственное желание переросло в зависть, и я оборвал контакт.

Наконец Джули освободилась из объятий Зибелинга, прошептав:

— Со мной все будет хорошо. По крайней мере сейчас. Я не знаю, почему я оказалась здесь, но это правильно.

Зибелинг хотел вновь привлечь ее к себе, но внезапно резкий прерывистый сигнал взорвал тишину комнаты. Зибелинг выругался, выключив что-то на своем ручном датчике:

— Мне надо возвращаться в госпиталь.

Джули едва заметно поцеловала его в щеку. Он кивнул, словно соглашаясь с ее высказыванием, и поцеловал ее руку, затем обернулся к моему монитору. Я закрыл глаза, попытавшись мгновенно расслабиться. Если Зибелинг и заметил что-то подозрительное, он не стал распространяться об этом.

— С ним все будет нормально, — сказал он суровым голосом. — Это вопрос времени.

Он вышел. Джули продолжала стоять за кроватью, но я не мог вымолвить ни слова, притворяясь спящим; вскоре она тоже ушла.

В следующий раз, когда я увидел ее, она была напряжена, целый клубок сомнений и подозрений вырос в ее голове. Сперва это показалось мне странным, но потом я вспомнил слова Зибелинга о том, что я собираюсь их предать.

— Джули, ты не должна меня бояться.

Она просветлела и улыбнулась.

— Знаю, — сказала она вполне уверенно, и присела на кровать, плотно сжав пальцы и глядя на меня. — Мне не хватало тебя, Кот, я скучала по тебе. После того, как… ты ушел. Я очень рада тебя видеть.

Она прикоснулась к моему сознанию, давая мне понять размеры своей истинной радости. Я улыбнулся, и она догадывалась почему. С того момента она приходила ко мне одна, Зибелинг больше не появлялся. Она проводила со мной столько времени, сколько могла, каждый раз, когда вырывалась с работы. Она кормила меня супом и вытирала прохладной влажной тканью, всегда нежно и терпеливо, как могла делать только Джули, убеждая меня, что я все равно буду жить, хочу я этого или нет. Первые дни я ничего не спрашивал, не будучи готов вынести то, что мне предстояло услышать. Джули, похоже, понимала меня или в силу каких-то других причин не говорила о том, о чем я не спрашивал.

Когда я, наконец, смог сидеть, передо мной предстал чудесный горный пейзаж, открывающийся из единственного в комнате окна. Оно было чаще всего занавешено, потому что ночь сменяла день на Синдере очень быстро, нарушая привычное представление о времени суток. Многие люди еще несли в генах информацию об этом, полученную на Земле, и она не менялась оттого, что приходилось перестраиваться на местные условия. Я не мог даже доковылять до окна, чтобы открыть штору, но Джули приносила цветы и ободряла меня обещанием прогулок по улице, когда я достаточно окрепну.

Однажды вечером она, сильно волнуясь, прочитала мне несколько своих стихотворений из записной книжки; было ясно, что, делясь чем-то очень личным, она не была уверена, желаю ли я это слушать и способен ли понять. Но когда она начала произносить поэтические строки, образы вдруг раскрылись передо мной.

Однажды Джули призналась, что поэзия для нее — как энергия пси, соединяющая мысль и слово в идеальную форму. По мере чтения расстояние, разделявшее ее голос и сознание, сужалось, слово и мысль парили вместе в одной яркой песне, сменявшейся другой. Многие стихи были наполнены горечью и болью, но это лишь помогало воспринимать их. Не думаю, что для меня это означало то же самое, что и для нее, но, в конце концов, это не имело большого значения.