Психотерапия - [41]

Опасность любой разновидности атеизма в том, что человек может поместить в центр своё эго, что приведёт его к инфляции, которая может вызвать психическую катастрофу. Наш сновидец не подвержен этой опасности, но он всё ещё воспринимает себя как аналитика слишком серьёзно; поэтому возник этот образ. Когда он смотрит на вершину, она начинает излучать свет. Это напоминает о нирване или опыте сатори Дальнего Востока. Эта пустота не негативна, она полна сил просвещения.

В третьей части сна имеет место удивительное обращение вспять, так называемая энантиодромия.[113] Красивая пирамида теперь состоит из окаменевшего дерьма. Оно делает видимой точку озарения в пустоте и наоборот. Древние и средневековые алхимики никогда не уставали повторять, что философский камень in stercore invenitur («обнаруживается среди экскрементов») и что люди этого мира по неосторожности втаптывают его в грязь. Как много современных рационалистов даже сегодня придерживаются мнения, что сны являются таким «мусором», анальными и генитальными фантазиями и тому подобным. Безусловно правда, что то, что аналитик должен выслушивать, сидя весь день в офисе, не является особо душеполезным. Он вынужден слушать о супружеских проблемах, сумасшедшей ревности, прорывах подавленной неприязни, сексуальных фантазиях, денежных нуждах и бесконечных «затем он сказал <…>, затем я сказала <…>». Это ужасное дерьмо, в котором пациенты и все мы застряли. Но при более пристальном взгляде в этом можно увидеть руку Бога!

Возможно, это было величайшим талантом Юнга: он мог выслушивать подобную чушь и оставаться поразительно бесстрастным, а затем внезапно словом или жестом указывать на руку Божью, проглядывающую во всём этом, другими словами, на более глубокое значение происходящего кризиса, которое делает возможным его принятие. Он был способен на это, потому что он не столько искал ответы на вопрос «почему» — личную историю невротических симптомов, которая бы объясняла, как они возникли, — но, скорее, на вопрос «зачем»; он искал цель, телос, или значение данного явления. «Что для меня значит, что я завёл себя в это вязкое болото?» С этой точки вершина пирамиды становится видимой, тот пинакль, который древние египтяне размещали так, чтобы каждое утро на него падали первые лучи солнца. На востоке, особенно в Персии, рассвет и сегодня всё ещё является символом мистического озарения, точкой, где просвещённый видит Бога и становится единым с ним.

Четвёртая часть — это спуск или возвращение к повседневной жизни. Появляюсь я (я была его аналитиком) и со смехом говорю, что мне шестьдесят один, а не шестнадцать, но сумма цифр в обоих числах равна семи. Давайте вначале рассмотрим конкретную ситуацию. Мне было шестьдесят один, сновидцу сорок, а женщинам, которые стали его первыми анализандами, было около двадцати. Таким образом, сновидец был в середине, на грани второй половины жизни. До своих сорока лет он работал по другой специальности, и теперь он был в опасности испугаться своей новой задачи, как будто школьник перед экзаменами. Уже накопленный им жизненный опыт, сложный брак, с которым он успешно справился, его три уже взрослых ребёнка — всё это он забыл.

Здесь нам помогает числовой символизм. Число один отвечает за божественность и космическое единство, шесть — за объединение полов и брак. В возрасте шестнадцати лет человек определённо оставляет позади бессознательную целостность детства и поворачивается в направлении сексуальности и «десяти тысячи вещей» мира. В возрасте шестидесяти одного года человек пересекает порог старости, после которого он отворачивается от мира и обращается к внутреннему единству. Но сумма цифр обоих чисел равна семи. Семь — это число эволюции, развития.[114] Нам достаточно подумать о семи днях творения. В цифре восемь достигается цель, дифференцированная целостность. Акцент здесь сделан на семи, на том факте, что жизнь — это развитие, как в юности, так и в зрелом возрасте. «Всё есть путь» или «Habentibus symbolumJacilis est transitus» (“Владеющему символом лёгок путь”), как говорили древние алхимики.

Этот большой сон уводит прочь от страха сновидца и отвечает на его вопрос целой жизненной философией, в центре которой находится самореализация. Целое представлено как серия событий, которые просвещают сновидца. Однако не следует думать, что работа аналитиком не требует достижений со стороны эго. Мы по опыту знаем, что это тяжёлая, трудная работа, и она требует много знаний. Этот сон, который представляет эту работу явно как что-то, что происходит само по себе, носит компенсаторный характер, потому что сновидец в своих беспрестанных размышлениях о прошлом дне принял своё эго, свою роль аналитика, слишком серьёзно. Две настоящие пациентки, назначенные ему, две молодые женщины, вообще не появились во сне. Скорее пациент, «страдалец» является внутренней фигурой самого сновидца. Пациент является частью его Самости.

Сон, возможно, даёт осторожный намёк на то, почему мы, как представители юнгианской школы, скептически относимся к групповой терапии. Этот сон показывает, что основной процесс внутреннего развития происходит между эго и Самостью, — или, выражаясь старомодным языком, образом Бога внутри нас. Другие люди и их мнения не имеют к этому никакого отношения. Это даже доходит до того, что аналитик, как партнёр человека, является лишним. В конце концов, как указывает Юнг, человек должен «быть один, если он хочет найти, что поддерживает его, когда он уже не может поддерживать себя сам. Только такой опыт может дать ему неразрушимое основание.»