Психопатология обыденной жизни - [45]
Для того чтобы быть отнесенным к разряду объясняемых таким образом феноменов, психическое дефектное действие должно удовлетворять следующим условиям:
а) Оно не должно выходить за известный предел, установленный нашим суждением и обозначенный словами «в границах нормального».
б) Оно должно носить характер временного и преходящего расстройства. Нужно, чтобы то же действие перед этим выполнялось правильно или чтобы мы считали себя способными в любой момент выполнить его. Если нас поправил кто-либо другой, нужно, чтобы мы тотчас же увидели, что поправка верна, а наш психический акт – неправилен.
в) Если мы вообще и замечаем погрешность, мы не должны отдавать себе отчета ни в какой мотивировке; наоборот, нужно, чтобы мы были склонны объяснить ее «невнимательностью» или «случайностью».
Таким образом, в этой группе остаются случаи забывания, ошибок в таких вещах, которые знаешь, обмолвок, описок, очиток, ошибочных движений и так называемых случайных действий. Одинаково присущая большинству этих обозначений в немецком языке частица ver– (Vergessen, Vesrprechen, Verlesen, Verschreiben, Vergreifen)[120] указывает уже в самой терминологии на их внутреннее единообразие. Рассматривая определенные таким образом психические явления, мы приходим к ряду моментов, которые должны отчасти иметь и более широкий интерес.
I. Отрицая преднамеренность некоторой части наших психических актов, мы преуменьшаем значение детерминированности в душевной жизни. Эта детерминированность здесь, как и в других областях, идет гораздо дальше, чем мы думаем. В 1900 году в статье в венском «Времени» Р. М. Мейер[121] показал и пояснил на примерах, что нет возможности сознательно и произвольно сочинить бессмыслицу. Мне уже давно известно, что нельзя вполне произвольно вызвать в своем воображении какое-либо число или имя. Если исследовать любое произвольное на вид, скажем, многозначное число, названное якобы в шутку или от нечего делать, то обнаружится столь строгое детерминирование, которое действительно кажется невозможным. Я хочу разобрать сперва вкратце один пример произвольного выбора имени, а затем более подробно проанализировать аналогичный пример с числом, «сказанным наугад».
«Шутка позволяет нам использовать нечто смешное в нашем враге, чего мы не могли бы в силу неких препятствий высказать открыто или сознательно»
а) Подготавливая к печати историю болезни одной из моих пациенток, я раздумывал над тем, какое бы имя дать ей в моей работе. Выбор, казалось бы, был очень велик. Конечно, некоторые имена уже заранее исключались: прежде всего, – настоящее имя, затем – имена членов моей семьи, которые меня коробили бы, затем, быть может, – еще какие-нибудь женские имена, особенно странно звучащие; но вообще мне не приходилось стесняться в выборе имен. Можно было бы ожидать, и я действительно ожидал, что в моем распоряжении окажется целое множество женских имен.
Вместо этого всплывало одно, и никакое другое не сопровождало его, – Дора. Я задался вопросом о его детерминировании. Кто носил имя Доры? Первое, что мне пришло в голову и что мне сразу захотелось отбросить как нечто бессмысленное, – то, что так зовут няньку моей сестры. Однако я обладал достаточной выдержкой или достаточной опытностью в анализе, чтобы удержать пришедшую мне в голову мысль и продолжить нить. Тотчас же мне вспомнился мелкий случай, произошедший прошлым вечером. Случай, несущий с собой искомое детерминирование. В столовой у моей сестры я видел на столе письмо с надписью «Госпоже Розе В.». Я был удивлен и спросил, кто это. Мне ответили, что известную нам Дору зовут на самом деле Розой, но она должна была при поступлении в няньки к моей сестре переменить имя, поскольку так же звали и сестру.
Я посочувствовал бедным людям, не имеющим возможности сохранить даже своего собственного имени. Как я теперь припоминаю, я на минуту замолчал и стал размышлять о всякого рода серьезных вещах, которые как-то расплылись тогда, но которые теперь я мог бы легко вызвать в своем сознании. Когда я затем на следующий день искал имя для лица, которому нельзя было сохранить свое собственное имя, мне пришла в голову именно Дора. То обстоятельство, что мне пришло на ум только одно это имя, основывается здесь на прочной внутренней связи, ибо в истории моей пациентки влияние, сыгравшее решающую роль также и в ходе ее лечения, исходило от лица, служившего в чужом доме, – от гувернантки.
Этот мелкий случай имел спустя несколько лет неожиданное продолжение. Однажды, разбирая в своей лекции давно уже опубликованную историю болезни девушки, которую я таки назвал Дорой, я вспомнил, что одна из моих двух слушательниц тоже носит имя Доры, произносимое мною так часто в самых различных комбинациях. Я обратился к этой студентке, с которой был знаком лично, с извинением: я право не подумал о том, что ее так зовут, и охотно заменю для лекций это имя другим. Предо мной была, таким образом, задача быстро выбрать другое имя, причем я не должен был случайно выбрать имя другой слушательницы и не дать таким образом дурного примера опытным уже в психоанализе студентам. Я был очень доволен, когда вместо Доры мне пришло в голову имя
