Психология в кино - [55]

У человека, для которого слияние становится привычным способом контакта, отделенность вызывает большую тревогу. Он не умеет быть сам по себе, отдельно от кого-то, и в итоге не выстраивает отношения, а буквально прыгает в них, стремясь из-за тревоги «проскочить» постепенное сближение. Он не дает себе возможности присмотреться к другому и права сказать себе: «Нет, мне это не подходит». Любое «нет» обозначает границы, а в слиянии границы растворены. В итоге он нередко оказывается в мучительных отношениях, но выйти из них не может, поскольку не умеет существовать отдельно. Он всегда находит систему, в которой можно раствориться.

Человек, ищущий кого-то или что-то, с кем/чем можно слиться, – идеальный кандидат на роль участника секты. Массой управлять проще, чем отдельными индивидами: толпа растворяет «Я» каждого своего участника. Это помогает выживать обществу в период войны. Однако такая модель нежизнеспособна в долгосрочной перспективе, если речь идет о развитии и росте. Как мы помним из предыдущих глав, после Второй мировой войны западное общество рвануло в нарциссический полюс, бурно отстаивая ценности независимости и личностного роста каждого члена общества.

Поскольку слитым обществом проще управлять, то очень удобно для этих целей всегда находиться в какой-либо войне и поддерживать идею внешнего врага.

Представьте себе среднестатистического жителя Северной Кореи: для него смертельно опасно выделяться из массы. Чтобы выжить физически, ему нужно умереть психологически, уничтожив любые зачатки чувствительности к собственным нуждам. Он творчески приспособился, чтобы выжить в той среде, в которую помещен. Самые сильные эмоции в его жизни – это коллективные, массовые эмоции. Вспомните видео, на которых северокорейский народ оплакивает смерть Ким Чен Ира – такое эпического размаха горе редко где можно увидеть. Разве что в хрониках смерти Сталина. Коллективное событие сопровождается аффектами невиданной силы.

Подобный опыт слияния во взрослой жизни переживает каждый из нас – футбольные болельщики на стадионе, орущие от невероятного счастья в момент, когда их сборная забивает гол; зрители в кинотеатре, в едином порыве визжащие от страшной сцены на фильме ужасов; да просто все мы, когда происходит большое трагическое событие – падение пассажирского самолета, пожар с большим количеством жертв. Мы сливаемся в едином переживании, растворяемся в нем. Да и в повседневной жизни каждому из нас в моменты стресса нужно это слияние, уютное переживание «Мы», в котором можно спрятаться, как в домике, которое окутывает нас и растворяет ощущение границ, как ванна с водой температуры нашего тела. Нам всем необходимо время от времени потерять собственное «Я»… чтобы отдохнуть, вернуться к себе и идти дальше. Но представьте себе человека, для которого подобный способ жизни основной.

Это идеальный герой антиутопии про тоталитарное государство. Такой персонаж не личность, но функциональный винтик в общем механизме. Только для того, чтобы стать героем, ему придется в ходе сюжета начать выделяться из среды, преодолеть этот невротический способ, разорвать слияние и пройти путь сепарации. В этом и заключается драматическая арка героя антиутопии. Ставки в таком сюжете высоки – выделяться в слитой системе смертельно опасно, причем опасность исходит от людей, от которых ты еще недавно не отличался.

«1984», «451 градус по Фаренгейту», «Бразилия», «Матрица», «Лобстер», «Рассказ служанки» и многие другие фильмы и сериалы построены на арке выхода из слияния. Причем такой тип историй будет вызывать резонанс не только среди зрителей стран с тоталитарным прошлым. Борьба с диктаторским режимом или монолитной бездушной системой – символическая проекция конфликта сепарации ребенка от родителя, который актуален для каждого из нас. Любая власть – это родительская фигура.

Возможны и другие конфигурации сюжетов про героя и слитые системы. Так, часто драматическая предпосылка заключается в том, что героя из обычного мира помещают в слитое общество (общину), где его границы должны быть стерты, а личность – разрушена. Например, в фильме «Лекарство от здоровья» Гора Вербински главный герой приезжает в санаторий за директором своей компании, чья подпись нужна для завершения сделки. Однако санаторий оказывается тоталитарной общиной, где из людей делают биоматериал для личных целей главы лечебницы. На противостоянии героя попыткам системы поглотить его построены перипетии сюжета, параллельно он реализует свою внутреннюю потребность – пробудиться к жизни.

Или противоположный пример, где сюжет выстраивается на том, что член слитой общины попадает в обычный, привычный нам мир. Так, в романе Чака Паланика «Уцелевший» герой, выживший после массового суицида в поселении амишей, попадает в свободолюбивое американское общество и на этой предпосылке выстраивается увлекательнейший сюжет его трансформации.

У героини «Зоологии» Твердовского и вовсе отрастает хвост, который становится поводом начать сильно запоздавший сепарационный процесс.

Истории, рассказывающие про героя, который преодолевает конфлюэнцию и обретает границы, резонируют со зрительским страхом слияния и поглощения и либо перекликаются с опытом сепарации, которая есть в прошлом у большинства зрителей, либо актуализируют внутренний конфликт у тех, для кого сепарация – это актуальная и еще не завершенная задача.