Психология религии - [48]

А в этой главе мы увидели, что свойственный второй сигнальной системе и особенно абстрактному мышлению «отлет фантазии от жизни» субъективно переживается как чувство веры. В этом и заключается психологическая сущность того, что Энгельс назвал «фантастическим отражением».

Из рассказов этой главы мы видели, что чувство веры является обязательным элементом любого явления религиозной психологии. Вместе с тем оно принципиально отлично от нравственного, эстетического и сексуального чувств, имея с каждым из них только некоторые общие черты.

Поскольку мозг у конкретного человека один и сознание личности тоже едино, все эти чувства в индивидуальном сознании могут изолированно рассматриваться только условно. Анализ религиозного сознания требует учета общностей и связей, но в еще большей степени и различий чувства веры с другими чувствами. Эти общности и связи и различия были показаны в рассказах этой главы, хотя к ним мы еще будем возвращаться и в дальнейшем.

Мы видели, что вера, как психологическое явление, относится к чувствам и что эмоциональный компонент ее психологической структуры подчиняет мышление, побочным продуктом которого она по происхождению является. Как всякая эмоция, вера может выражаться в различной степени: от смутного настроения, включенного в структуру более сильного, например эстетического чувства, до страсти, проявляющейся как религиозный фанатизм, и до аффекта — религиозного экстаза.

Но главное, что я хотел показать в этой главе, — это психологическую причину непримиримости науки и религии как форм общественного сознания. Она — в принципиальном различии знания и веры в индивидуальном сознании. Именно потому, что для религиозной психологии конкретного верующего человека вера первична, а религиозная идеология приспосабливается к ней, сущностью религии как социального явления является религиозная общественная психология, а не религиозная идеология, являющаяся только ее формой.

Глава IV Психология молитвы

Я тебе, а ты мне.

— Боги ничего не делают безвозмездно, но продают людям различные блага: и можно у них здоровье купить по случаю за бычка, а богатство за четырех быков, царскую власть за гекатомбу, благополучное возвращение из Иллиона в Пилос за девять быков, а плавание из Авлиды в Иллион за невинную царскую дочь. А разве Гекуба за двенадцать быков и покрывало не хотела выторговать у Афины согласие на то, что Троя не будет взята за это время? Надо полагать, у богов есть много таких товаров, которые идут за петуха, за венок и даже за одну щепотку ладана!

Этим словам греческого философа-атеиста Лукиана немного меньше двух тысяч лет.

Жертвоприношение — один из древнейших религиозных культов, в котором фантастично отразилась человеческая взаимопомощь: я тебе, а ты мне. Взаимопомощь людей первобытного доклассового общества перешла к ним от животных. Но в отличие от животных человек осознал пользу взаимопомощи, а осознав, отразил не только реально в своей практике, но и фантастично — как необходимость жертвы богам.

В доклассовом обществе отношения «я тебе, а ты мне» были проявлением только взаимопомощи. В классовом же обществе эти взаимоотношения стали социальной основой жертвоприношения как явления общественной психологии. Но на каком-то этапе жертвенность оторвалась от религиозного чувства и стала нравственной чертой личности. Сомкнувшись с коллективизмом, она стала опять близкой взаимопомощи. Ведь подарки своим детям или своим родителям в день рождения, сохранив историческую гомологию с жертвоприношением, освободились от всякого элемента расчета.

Обет.

— Когда мы выехали из Красноярска, то шел какой-то странник: сделает два шага да перевернется на одной ноге… — так писал в письме матери художник Василий Иванович Суриков, вспоминая свое детство.

Странник, встреченный Суриковым, выполняя этот странный обряд, отмаливал свой грех. Шел он таким нелегким способом, конечно, не одну версту. Не только кающиеся, но и «божьи люди» — юродивые, вроде изображенного Суриковым на картине «Боярыня Морозова», носили вериги — тяжелые цепи, причинявшие физические страдания. Во время минувшей войны я видел в польских костелах кающихся, которые на коленях, и даже на животе, почти по-пластунски, ползли от ворот до алтаря.

Психологические корни обета общи с жертвоприношением и молитвой. В подобных самоистязаниях проявляется психология аскетизма — «умерщвления плоти» ради «приближения духом к богу». Но вместе с тем здесь аскетизм смыкается с фанатизмом. Яркий литературный образ аскета дал Глеб Успенский в очерке «Парамон юродивый».

Корни молитвы.

Молитва исторически родилась из магического заговора и заклинания, слова которых якобы имели чудесную силу действовать не только на других людей, животных и силы природы, но и на духов, богов.

— Сгинь! Рассыпься! Пропади! — этими словами человек ограждал себя от нападающих на него духов.

Мы до сих пор, рассердившись на кого-нибудь или на что-нибудь, восклицаем, даже не думая, что это исторический рудимент, проклятия:

— Чтоб тебе провалиться!

Впоследствии заклинание стало просительным и благодарственным, и постепенно оно превращалось в молитву. Но в молитве содержится не просто жалоба или просьба, а чаще просьба именно о чуде.