Психология литературного творчества - [265]

, гр, рж, рз; все зловещее в повторении смук; все мягкое в слогах чел и тел образует видимую, хотя и таинственную параллель с изображаемыми или вызываемыми в памяти по ассоциации вещами и отношениями. То же самое в строфе о взлёте — широкое и поднимающее пле, пре, пес, бес; или протяжное и рисующее медленное движение сохи «е» («след него сееш семе») и краткое «с»; открытое «а» (иска, глад, как, цар, хар), чтобы создать иллюзию желания, почему и иска повторяется три раза; энергичное «у» в группе гнус, отражающее чувство отвращения и презрения… Но, повторяем, ничего строго определённого, ничего математически точного и действующего при всех условиях, ничего похожего на внешне усвоенные приёмы характеристики с помощью словесно-акустического материала, — ничего подобного здесь не найдёшь, искусство ассоциаций находится за порогом сознания и лишь весьма условно в некоторых своих чертах поддаётся теоретически безошибочному толкованию.

Достаточно примеров этого искусства мы находим у Вазова. Вот два из них:

Намусен виcне небосвода

Кат мисъл черна върху нас,

Мълчи умрялата природа,

Сковал я зимен сън мраз[1528].

[Пасмурный навис небосвод,

Как чёрная мысль над нами,

Молчит уснувшая природа,

Сковал её зимний сон и холод.]

Ето вечерният час.

Огнений заник изпраща на нас

Своята сетня, приветна усмивка,

Тихо природата иска почивка

В сладка умора и нега и страст…

Ето вечерният час.

……………………………………………

Вспчко утихва мечтай.

Млъкват и ветри, и песни, и лай:

Само ручейката хладна ромони

В мрака под тъмни нависнали клони [1529],

Звездното небе безмълвно сияй:

Всичко утихва, мечтай.

Цяла природа почива.

Млъква гората, полето заспива.

Ангел невидим в надземният шир

Плува и носи услада и мир,

Всичко в едно се дыхание слива:

Цяла природа почива.

[Вот он, вечерний час.

Солнце свой отблеск бросает на нас,

Шлёт нам привет, покидая высоты,

Ждёт вся природа желанной дремоты,

В сладкой истоме ждёт неги и ласк.

Вот он, вечерний час.

…………………………………………………

Дремлет притихнувший край.

Смолкли и ветры, и песни, и лай,

Только ручей чуть журчит меж камнями,

В тьме, под нависшими низко ветвями,

В небе лишь звёзды — ни тучек, ни стай.

Дремлет притихнувший край.

Мирно уснула природа.

Смолкли дубравы, поляны и воды.

Ангел невидимый в звёздной дали

Мир и усладу несёт для земли.

Слив все дыханья, под тьмой небосвода

Мирно уснула природа.] [1530]

Никто не станет отрицать, что в этих своих ранних стихотворениях (1883) Вазов дал два великолепных примера звуковой живописи — лучшие примеры вряд ли можно назвать в болгарской поэзии. Картины скованной морозом природы и уснувшего летнего вечера возникают в воображении слушателя как благодаря образам, едва обозначенным (закат — журчание ручья — низко нависшие ветви — тёмное небо — ангел невидимый), так и благодаря сложной гамме звуков, чудесно связанных с настроением, с внутренней мелодикой этих образов.

Подобные примеры можно найти и у других современников Вазова. Так у К. Величкова, особенно чуткого к совершенству поэтической формы, читаем такие строки, переведённые из Мильвуа:

… Усетих в гърдите

Дъхът студени на смъртта:

Кат сън минаха младините.

Кат сън мина ми пролетта.

Капете вий листа: капете,

Затрупайте печалний път.

Та мойта майка да не сети

Къде кости ми ще лежат [1531].

[… Ощутил в груди

Холодное дыхание смерти:

Как сон прошла молодость.

Как сон прошла моя весна.

Опадайте, листья, опадайте,

Закройте путь печальный.

Чтоб мать моя не узнала,

Где кости мои будут лежать.]

Аллитерация здесь улавливается легко: все эти «с», «м», «н», «п», и «к», расположенные последовательно, или в различных комбинациях, усиливают с чисто эвфонической стороны образы, настроения и картины смерти, ушедшей молодости, опавших листьев, печального одинокого пути к могиле.

Кириллу Христову также знакомы эти эффекты звуковой гармонии и выразительных словесных групп:

Мяркат се в утренна дрямка унесени

Сини далечни гори,

Ясни лазури, върху им надвесени,

Пурпурен блясък покри [1532].

[Мелькают в утреннюю дрёму погружённые

Синие далёкие леса,

Ясная лазурь над ними нависла,

Пурпурный блеск их накрыл.]

Группы ер-ре, не-ни, се-си, ур-ру так же органически связаны здесь с образами, как и согласная «п» в следующих строках, образующая звуковой лейтмотив настроения:

Когато първи път ми моят Бог пошъпна:

«Певец си ти, за песни призован!» —

Нима показа ми той път с цветя постлан,

Та от предчувствье зло сърце ми не изтръпна? [1533]

[Когда впервые мне Бог мой прошептал:

«Певец, ты для песни призван!» —

Разве он путь мне указал, цветами устланный,

И от предчувствия злого сердце не онемело?]

Христов знает об этой стороне своих произведений — о той «скрытой мелодии», как он говорит, которая является не только размером, правильным чередованием ударных и безударных гласных, но и «движением тех или иных звуков, тёмных или светлых, тёмных “ш”, светлой “ч”» [1534]. Интересно, что эта звуковая сторона существует ещё до словесного выражения, что она «несёт с собой определённые цветные впечатления», определённые цветные тона, сообразно с мотивом и предметом. Не только в разгаре творческого процесса, но и позже, уже в спокойном состоянии, при вполне рассудочной обработке и отборе готовых образов эта поэтическая фонетика не теряет своей ценности. Формальное, или вернее словесно-материальное, совершенство стихотворения имеет такое же значение при обработке и переработке, как и подбор эпитетов, поиски новых образов и т.д.