Психология литературного творчества - [255]
никто себе не представит это кипение, а почувствует только эмоциональный оттенок известных идей, для которых найдена параллель во внешних восприятиях. И если бегло указывается на последние, то только чтобы поддержать очень абстрактную мысль, чтобы эта мысль получила подкрепление чего-то материального, не идя однако к образу, который иначе, в других случаях, связан с такими словами, как «вскипела» или «близится». Вместо образов здесь достаточны словесные представления, потому что и в них скрыта часть впечатлений и чувств, порождённых сходными прямыми восприятиями. В этом смысле Гёте прав, обижаясь на некоторых живописцев за то, что они избрали предметом своих картин его балладу «Рыбак». Эти живописцы не хотят понять, что вложенное в неё ощущение водной стихии, манящей к себе летом, не поддаётся никакому переводу посредством красок, не имеет целью вызвать точно определённую сцену для глаза[1456].
Значит, психический процесс у читателя или слушателя не исходит из воспоминаний о восприятиях, дающих основу для развития затронутых поэтом представлений до внутренних зримых образов; наоборот, эти представления остаются в своей чисто идейной форме, мы понимаем только их смысл, с которым ассоциированы впечатления, оставленные некогда подобными реальными предметами [1457]. Вазов и Пушкин в приведённых примерах перечисляют массу вещей, будто хотят нарисовать для глаза, внушить слуху, раздразнить обоняние. В действительности же важнее для них пробудить эмоциональный тон этих представлений, и при этом в той степени, в какой могут их дать соответствующие чисто словесные представления. Оправдывая несвязанность и скачки мыслей в некоторых лирических вещах Гёте, для которых критики находят строгие слова, Шопенгауэр думает: «Здесь логической связью пренебрегают с умыслом, заменяя её единством высказанного там основного настроения; через него она выступает тем более, что протянута как нить через отдельные жемчужины, и так переносит быструю смену предметов перед созерцанием тем же образом, каким является в музыке переход от одного тона септименаккорда к другому, при котором звучащий основной тон продолжается и становится доминантом нового тона» [1458]. То, что Шопенгауэр выдвигает для логики, имеет значение и для воображения с его картинами. Так нужно понимать слова Флобера: «Не жемчужины образуют ожерелье, а нить» [1459]. Нить настроения, объединяющего образы, — субъективная оценка данного через восприятия. И это достигается в большей степени через волшебство слова. «Кто из нас в своё время не увлекался честолюбивыми мечтами о музыкальной поэтической прозе, без ритма и без рифмы, достаточно гибкой и капризной, чтобы соответствовать лирическим движениям души», волнообразным колебаниям грёз и внезапным порывам совести, как говорит Бодлер [1460].
То, что не образы всегда ведут к этому высказыванию и понимаю души, сами поэты хорошо чувствуют. Ценность слова как эманации духа, как выражения самых потаённых внутренних движений определённо признаётся ими. Всю красоту поэзии они бы хотели вывести из этого взаимного проникновения слова и души, звукового символа и содержания:
Говоря о большом искусстве Шекспира переносить нас в тайны мира, роднить нас с человеческими характерами, Гёте замечает, что это достигается самыми простыми средствами. «Спросим мы об этих средствах, и нам покажется, что Шекспир работает для наших глаз. Но это не так. Произведения Шекспира не для телесных очей. Я попытаюсь пояснить эту мысль.
Пусть зрение считается яснейшим посредствующим чувством. Но внутреннее чувство всё же яснее, а наиболее быстро и верно до него доходит слово, ибо только оно по-настоящему плодоносно, в то время как то, что мы воспринимаем зрением, само по себе нам чуждо и не в состоянии так глубоко на нас воздействовать.
Шекспир воздействует живым словом, а оно лучше всего передаётся в чтении: слушатель не отвлекается удачным или неудачным изображением. Так лучше всего следить за суровыми нитями, из которых он ткёт события. Правда, мы создаём себе по очертаниям характеров известные образы, но о сокровенном мы можем узнать лишь из последовательности слов и речей. Мы узнаем правду жизни и сами не знаем, каким образом» [1462].
Для психолога совсем нетрудно понять, как читатель «узнает» здесь тайны, не «сознавая» этого; интуицию поэта о слове как элементе души, который содержит больше простой картины, необходимо только ограничить и объяснить. Не только Гёте, но и другие поэты открывают эту власть живого слова над духом, эту его способность находить сердце без посредства воображения. Фридрих Геббель спрашивает себя, «всё ли возможное для осмысливания и переживания превратилось в слово?» и «создание новых слов для выражения духовного настолько ли трудно»?
