Психофильм русской революции - [91]

«Но, - говорила сестра, - видимо, он не дурак».

Мне часто говорили русские интеллигенты того времени, что не надо судить о большевиках по низам, а что во главе их есть несомненно крупные и интересные люди. И вот в моем психофильме прошел один такой великан большевизма, сам Иоффе, подписавший Брест-Литовский мир.

В один далеко не прекрасный для меня день мне, как главному врачу, говорят по телефону: «К трем часам дня приготовить отдельную комнату для роженицы, которую обставить так, как если бы Императрица Мария Феодоровна собиралась родить наследника Российского престола».

- Слушаю.

- Если не исполните, будете иметь дело с чрезвычайкой.

- Слушаю.

Консультантом по акушерству состоял профессор Яхонтов. Я вызвал его и сообщил ему приятную честь, выпавшую на его долю, и, отдав все распоряжения, с невеселым чувством сел за микроскоп. Было одиннадцать часов утра. Мало-помалу работа затянула меня, и когда я очнулся и посмотрел на часы, с ужасом увидел, что уже половина пятого. Я схватился с места и пошел проверить, все ли сделано, ибо иначе чека разнесет весь госпиталь. Попавшаяся навстречу сестра сказала, что профессор Яхонтов был, что роды кончились благополучно. Я должен был проведать больную и, тихонько постучав в дверь, вошел. На чисто убранной кровати в белоснежном белье, в кружевном нарядном чепчике на кровати лежала молодая красивая женщина, еврейка Мария Гиршберг, гражданская жена знаменитого большевистского дипломата Иоффе. В ногах кровати стояла колыбелька с младенцем, которого телефон провозгласил наследником Российского престола. Привычным взглядом я окинул комнату. Все было в порядке и блестело чистотой. Я подошел к кровати. Роженица снисходительно кивнула головой и величественно спросила: «С кем имею удовольствие говорить?» Я отрекомендовался как временно исполняющий обязанности главного врача и осведомился, не нужно ли ей чего-либо. На это великая особа соблаговолила выразить желание, чтобы я доставил ей ванну «получше» для ее ребенка и... «нельзя ли лишнюю прислугу?».

Бедные русские глупцы! Делая революцию, они заботились об упразднении унизительного звания прислуги и утверждали, что боевые генералы должны сами чистить сапоги. А тут: «лишняя прислуга!» Я поклонился. Забегали сестры, полетел в город заведующий хозяйством доставать ванну... А мы ожидали великих и богатых милостей, надеясь, что сильные мира переложат гнев на милость и освободят наших арестованных в чека. Не тут-то было! Претендентка на мать наследника престола величаво отлежала свои девять дней. Сам Иоффе, похожий на откормленного приказчика, с брюшком, в обыкновенной пиджачной паре, спокойно шел по коридору, когда я его встретил, навестив его супругу. А на следующий день профессор Яхонтов встретил меня совершенно растерянный: ночью к нему в дом явились чекисты, произвели обыск и опустошили весь его винный погреб, которым он так дорожил.

Мы посмеялись: это был гонорар за помощь рождению наследника. Наши арестованные лишь чудом спаслись впоследствии.

Мария Гиршберг належала в больнице на три тысячи рублей. И тут-то разыгрался скверный анекдот. Она выписалась, ничего не уплатив: ведь теперь все было «народное», а единственным народом был ведь народ еврейский. Я со счетом отправился к начальству.

Начальник спросил:

- Это что?

- Счет за лечение Гиршберг.

- Ну так что же?

- Прошу уплатить.

- Ну так спрячьте это в карман.

- То есть как?

- А так. Хотите иметь дело с чека?

Я понял. Так вот они, «кристально чистые». Гм...

Я исследовал много доносов и отчетов о слежке в чека, но большинство доносов делалось устно. Писания были смешны и жалки, но окупались они человеческой кровью. Техника сокрытия вещей была изумительная. Но чекисты всегда находили спрятанное.

Легенды о том, что сыск у большевиков был поставлен на должную высоту, не отвечают действительности. Чека была подозрительна, труслива, всюду видела контрреволюцию.

Настоящей связи с армией Деникина не было, и те, кто впоследствии приписывал себе эти заслуги, редко имели их на деле. В казематы чека сажали шпионов, но арестованные скоро их разгадывали. В то время институт секретных сотрудников еще не был усовершенствован. Смертным грехом было юдофобство: за слово «жид» человека ждал верный расстрел.

Из типов предателей у меня зарисованы следующие: еврей-подросток Краснов, 15 лет, подслушивал, юлил между заключенными. О разговорах, ведшихся в его присутствии, сейчас же узнавали следователи. Среди арестованных находился бывший председатель железнодорожной чека. Они арестовывали и даже расстреливали и своих. Его фамилия была Болденко. Он изводил заключенных, издевался, говорил, что он большевик, несправедливо арестованный за взятки. Каждый вечер он с Фишером уходил к следователю и докладывал о том, что слышал. Фишер был красивый еврей, сидевший также за взятки.

Предательница Шварц была красивая женщина, жена генерала, который был расстрелян в ГЧК. Когда ее арестовали, она занялась предательством.

До какой степени трудно бывает распознать чекиста в обыденной жизни, показывает следующий пример. На приведенном снимке киевской губчека под знаком «мой пациент» имеется чекист, который долго находился под моим наблюдением в отделении госпиталя с диагнозом «неврастения». На этот диагноз мы смотрели сквозь пальцы, ибо под этим диагнозом часто спасались офицеры, которым грозил расстрел. Это был спокойный, уравновешенный молодой человек, молчаливый, довольно симпатичный, и, помнится, я по его просьбе продлил ему срок пребывания в госпитале. Решительно ничего подозрительного он в своем поведении не проявлял. Однако сестра мне однажды конфиденциально сообщила, что это чекист. Я не поверил и даже не запомнил его фамилии, так как запомнить фамилию каждого пациента было невозможно. И только впоследствии по фотографии я узнал в чекисте своего пациента.