Психофильм русской революции - [135]

В эти дни я выходил на несколько часов в город. Но там было спокойно. Государственная стража, в которую была переименована царская полиция, была еще на местах и в полной форме. В это время наблюдалось весьма характерное явление: если начинали грабить еврейскую квартиру, поднимался всеобщий вой целого дома, и эта мера помогала, ибо грабители разбегались. Когда же евреи грабили буржуев, те не смели выть, да это бы и не помогло. Железная дорога - эта артерия жизни - напоминала военный лагерь. Кругом было неспокойно, и мы поочередно стояли у вагонов дневальными с винтовками на случай неожиданной пакости и предательства большевиков. В одно из таких дежурств, стоя у вагонов, я заметил на одном из путей движение. Я подошел туда и застал с поличным группу железнодорожных полуинтеллигентов, грабивших вагоны с мукой и солью. Одна партия выбрасывала из вагона мешки, а другая забирала выброшенное по рукам, загребая муку в мешки и горстями набирая сахар в карманы. Я взял винтовку наизготовку и разогнал эту сволочь. Они, как мухи, разлетелись от наведенной винтовки во все стороны. Мародеры бродили между вагонами группами и в одиночку. В одну из таких стоянок моих на посту ко мне подошла группа бродячих сербских цыган, которые тоже промышляли воровством, а у офицеров выпрашивали милостыню. Я отогнал их прочь. Но одна молодая цыганка предложила мне погадать. Быстро схватив мою левую руку и взглянув на ладонь, она торопливо проговорила:

- Эти дни берегись... Ходи осторожно... Будет тебе далекий путь и длинный... Но потом... ничего... Вернешься домой нескоро... Встретишь блондинку... Умрешь нескоро... летом, в июньский день Петра и Павла...

Я не люблю гаданий и отогнал цыганку, но все же дал ей денег. Лучше не знать своего будущего. И, конечно, не думал я, что ее предсказания так основательно и скоро сбудутся. В самом деле, как странно. Через две недели под Киевом я был под градом пулеметного огня в бою. Пуля пробила мне сапог и царапнула ногу. Я уцелел в тяжелом отходе армии в Одессу. В Новороссийске перенес сыпной тиф и попал на Лемнос... Долгий и длинный путь, которого мы вовсе не предвидели и не ожидали. А затем эмиграция. Часто, задумываясь над пережитым, я спрашивал себя: какие законы управляют этим вихрем разрушения? И почему, несмотря на невероятные приключения, риск и опасности, какая-то невидимая рука хранит отдельных людей, выводя их живыми из страшной катастрофы, в которой топит беспощадно других?

Так было и со мной. Из самых опасных передряг я никогда не выходил собственными стараниями - выносила посторонняя сила.

Очистительный огонь большевиков делал свое страшное дело. Он смывал гнилую и слабую русскую интеллигенцию, уготовившую себе самоубийство.

Такие мысли бродили у меня в голове, когда в морозный вечер я стоял у буфера вагона с винтовкой у ноги на своем посту. Люди забирались в свои берлоги - нетопленые теплушки - и устраивались на грязном полу, чтобы коротать длинную и темную ночь, полную тревоги и неизвестности.

Постояв пять дней в эшелоне на товарной станции, мы возвратились в город. В это время Петлюра был разбит на Украинском фронте, и с галичанами, занимавшими Жмеринку, было заключено перемирие.

Добровольцы переживали последние дни. Гвардия на фронте сражалась все хуже. Восточные отряды грузин и кавказцев превратились в разбойничьи банды и грабили кого попало. Население озлоблялось и говорило, что между добровольцами и большевиками разницы нет. В самой армии шло разложение. С особенной ненавистью будировало еврейство. По адресу генерала Драгомирова пускались инсинуации. На Ирпене фронт держался тонкой нитью. Притока добровольцев не было. Оружия не хватало. Транспорт разрушали бандиты. За Днепром орудовал Махно. Бывало поставишь себе вопрос, что будет дальше, и словно закроешь какой-то клапан своей психике: «Лучше не думать».

Подонки, как говорили тогда, поднимали голову.

Наш штаб по-прежнему помещался на площади против театра. Во второй половине ноября у нас произошла перемена начальства. Генерала Рерберга сменил генерал-лейтенант Розалион-Сошальский. Говорили, что генерал Рерберг разошелся во взглядах с генералом Драгомировым и был причислен к его штабу. С моим новым начальником мы потом прочно сошлись и вместе испили всю чашу мытарств. Это был необыкновенно благородный и воспитанный человек старых традиций. Но при его появлении я не знал, как повернется дело. Впоследствии генерал рассказывал о моем первом ему представлении. Дел по приему должности было масса, и прошло несколько дней, прежде чем я представился ему официально. Начальник штаба доложил генералу, что надо принять корпусного врача, и генерал назначил мне время явиться. Пришел, говорит он, профессор в полной форме, но опытный кавалерист сейчас же усмотрел, что все не так сидит на корпусном враче, как на заправском кавалеристе, хотя тот и проделал в свое время японскую кампанию в составе Дикой бригады. Хлястик шинели сзади был предательски расстегнут. Но зато исчерпывающим докладом генерал остался доволен.

- Персонал есть?

- Никак нет, ваше превосходительство.