Психофильм русской революции - [122]

Однако появление комиссаров в Киеве вчера было лишь слухом. В один голос все говорили только о евреях. Они предавали, доносили, стреляли из-за углов и окон, ставили пулеметы на чердаках и помогали большевикам.

Всю ночь редким потоком шли беженцы через мост. К утру этот поток приостановился, и с первыми хорошими известиями люди потянулись обратно. Так неустойчива толпа.

Наша рота должна была остаться на мостах, и я получил командировку в город, чтобы разузнать там положение и использовать свою работу в действующих отрядах.

Утро было ясное и светлое, и я медленно шел в гору. Уже у Аскольдовой могилы стали попадаться трупы. Наши части действительно про -двинулись вперед, и на Московской улице против 5-й гимназии можно было видеть картину преддверия боя. На перевязочном пункте опять кипела работа, кормили офицеров и солдат с позиции. Но позиций в тесном смысле слова не было. По всему городу по ту сторону Крещатика шел уличный бой. Я шел налегке, имея при себе только винтовку с патронами и привинченным штыком и несколько перевязочных пакетов, направляясь к Никольскими воротам. Там всю ночь шел бой. На Мариинский парк напирали большевики, их отбивали небольшие кучки добровольцев. Кирасиры и волчанцы десятками ходили в атаку против сотен красноармейцев. Теперь здесь было пустынно. Движение по Александровской улице было малое. Мариинский парк был пуст. Со стороны Бибиковского бульвара и Шулявки слышалась ружейная пальба и переливы пулеметов. Я шел один и спустился к Царской площади. На углу в различных положениях на мостовой валялось около десятка трупов красноармейцев. Это были безусые деревенские парни. Фанатики-интеллигенты, разжигавшие костер революции, умели посылать на убой этот скот, пробудив в нем инстинкты грабежа и ненависти. Глядя на них, я думал: каков смысл всей этой бойни? Трупы были уже раздеты и ограблены дочиста.

Так было везде и всюду за эти годы войны. На полях сражений обирали убитых и раздевали. Кто грабил? Все. Тут не было ни предрассудков, ни излишней сентиментальности. Идет человек-воин мимо, глядит - у убитого сапоги получше. Недолго думая он, отложив винтовку в сторону, сядет, примерит, переменит, бросит тут же свои и пойдет себе дальше, нимало не придавая значения тому, что сделал, и даже не вспомнит об этом потом.

Здесь уже рвались редкие шрапнели, и Крещатик был безлюден. Тревожно проходили люди. Меня не раз останавливали жители, сообщая о том, что тут во дворе у них лежит убитый, и спрашивали, что делать с трупом. Что можно было делать? Пожмешь плечами, и только. Повсюду ведь шел бой, и люди как будто существовали для того, чтобы их убивали.

Я шел по направлению к огню. Дошел до Думской площади. Временами становилось жутко, когда вблизи ударяли гранаты, и немногие люди, бывшие на тротуарах, бросались под защиту стен, прижимаясь к ним. Со стороны Шулявки большевики обстреливали город, без плана, без системы. Встречные офицеры сказали мне, что направо, у Владимирской горки, стоит гвардия и что бой идет теперь на Владимирской, у театра, и распространяется по Бибиковской и Фундуклеевской к Святошину.

Я поднялся по Маложитомирской и, проходя мимо моей квартиры по Михайловскому переулку, на минуту зашел к себе. Хозяева рассказали мне, как тревожно провели они вчерашний день. Это место вторые сутки непрерывно бомбардировали. Ко мне в комнату заходили какие-то люди и под предлогом нужд раненых забрали бутылку спирта и перевязочный материал, предупредительно отданные им моими хозяевами. Конечно, спирт пошел не на раненых...

Надо было спешить, и я пошел дальше.

На Софиевской площади было жутко. Здесь часто рвались снаряды. Вдоль фасада присутственных мест бодро ходил стражник с винтовкой и всем, кто показывался на площади, знаками и криком давал сигналы, чтобы переходили на ту сторону под защиту здания: там от снарядов было безопаснее. Вот исполнял же здесь свой долг человек в одиночку, хотя никто его и не контролировал.

Привыкнув все анализировать и наблюдать, я залюбовался на стражника, несшего свои обязанности с пафосом заботливости о безопасности других, и думал: ну а меня сейчас какая сила гонит сюда? Зачем я пробираюсь и куда, когда мог бы спокойно сидеть за мостом? И не было во мне никаких логических мотивов этого торчания в районе боя, не было ни героизма, ни фанатизма долга. Так просто, черт знает что меня тянуло вперед... Я только знал, что оставаться вне этого безобразия я не мог. Конечно, можно найти поэзию и в бое. Но, право, когда участвуешь в этой каше и вся душа ваша трепещет, объятая страхом, - поэзии и красоты здесь мало. По крайней мере, ее надо уметь найти. Или, вернее, ее находишь позже, когда вспоминаешь, как умирали люди, как помогали другим. Подвигов тут можно найти несчетное число. И порою душа человека предстанет пред вами во всей своей красе. Но не верьте человеку, говорящему вам, что разрыв снаряда около него, или стон умирающего, или разодранное ударом штыка тело вашего соседа было красиво... В эти жуткие моменты в душе человека царит один лишь смертный страх...

И теперь, когда мне надо было перейти эту площадь, на которой часто ложились снаряды, в душе моей царил животный страх, и я должен был делать большие усилия, чтобы победить его. Ноги невольно подгоняло что-то вперед: хотелось не идти, а бежать.