Пшеничное зерно. Распятый дьявол - [14]

Мистер Роджерс не преминул при первой же возможности съездить в Гитхиму и обследовать лес. После этого он энергично взялся за претворение своей мечты. Он разослал письма всем сколько-нибудь влиятельным лицам, добивался, впрочем, безуспешно, приема у губернатора. Его считали сумасшедшим: наука в Африке — какая блажь!

Но гитхимский лес, как злой демон, преследовал его, и бедняга Роджерс не знал покоя. Каждому встречному он принимался с жаром излагать достоинства своего проекта, а за неимением слушателей беседовал вслух сам с собой. Он и умер в Гитхиме: на железнодорожном переезде его сбил поезд.

Прошло некоторое время, и научная станция лесного и сельского хозяйства была открыта — увы, отнюдь не в память о его подвижничестве, а во исполнение нового плана «колониального развития». В Гитхиму понаехало множество европейцев, и дело пошло полным ходом.

Говорят, призрак Роджерса по сей день блуждает у переезда, и каждый год грохочущий поезд уносит хоть одну человеческую жизнь. Последней жертвой стал синоптик, доктор Генри Ван Дайк, толстяк и пьяница. Африканцы, работающие на станции, помнят, как он божился, что наложит на себя руки, если Кениату выпустят на свободу. И вскоре после возвращения Джомо из Маралала автомобиль Генри Ван Дайка врезался на переезде в проходящий поезд. Даже недоброжелателям доктора стало не по себе. «Несчастный случай или самоубийство?» — гадали в Гитхиме.

Каранджа служил в гитхимской библиотеке. В его обязанности входило смахивать с полок пыль, выравнивать книги в стройные ряды и заполнять этикетки на корешках заново переплетенных томов. У Каранджи были свои причины помнить Ван Дайка. Этот белый играл с африканцами в непонятную игру: подойдет к рабочему, положит руну на плечо и вдруг шлепнет по заду. Или дышит своей жертве перегаром в лицо и гладит по спине. А потом загогочет. И неизвестно, смеяться или нет. Боясь не угодить доктору и втайне люто его ненавидя, Каранджа на всякий случай глупо скалил зубы…

Но и Каранджа не злорадствовал, услышав про страшную смерть Ван Дайка. Человек и машина превратились в одно чудовищное месиво.

Взяв из лежащей на столе стопки чистую карточку, Каранджа принялся за работу. Книги, присланные в переплет, принадлежали министерству сельского хозяйства. Каранджа увлекся. Все прочее: и Ухуру-Свобода и д-р Ван Дайк — потускнело и отодвинулось на второй план. «Агрономические исследования, том…» — старательно выводил он, не поднимая головы, как вдруг почувствовал, что в комнате кто-то есть. Рука задрожала и смазала написанное. Каранджа резко обернулся. Лицо его налилось кровью.

— Что за привычка врываться без стука! — зашипел он.

В дверях стоял рабочий.

— Я стучал, даже три раза.

— Врешь! Всегда влетаешь, как к себе домой.

— Я стучал…

— Силы нет постучать погромче? Ослабел, баба… Стучи громко, как настоящий мужчина! — Каранджа перешел на крик, громыхая кулаком по столу для пущей важности.

— Спроси у своей матери, какой я мужчина…

— У моей матери?!

— И у сестры заодно. Они тебе скажут, какой Мваура мужчина…

Каранджа вскочил со стула. Оба готовы были пустить в ход кулаки.

— Как ты смеешь! Думай, что говоришь!

Мваура злобно выпятил нижнюю губу, дышал тяжело и часто. Опомнившись, выдавил через силу:

— Ладно уж, извини, — но в голосе сквозила угроза.

— То-то. Чего тебе здесь надо?

— Томпсон за тобой прислал — вот чего!

Мваура вышел.

Настороженность схлынула, уступив место чуть ли не радостному волнению. Может быть, Томпсон вызывает его насчет прибавки. Каранджа отряхнул пыль с комбинезона цвета хаки, провел расческой по волосам и поспешил в кабинет Томпсона. Смело постучав, вошел, не дожидаясь разрешения.

Джон Томпсон, административный секретарь, под-пял утомленное лицо от вороха бумаг на столе.

— Что стряслось? Что за привычка барабанить в дверь?

— Я думал… я… вы хотели меня видеть, сэр, — ответил Каранджа неестественно тоненьким голоском, став в позу, какую обычно принимал в разговоре с белыми: ноги слегка расставлены, руки за спиной, весь — подобострастное внимание.

— Ах да. Знаешь, где я живу?

— Конечно, сэр.

— Сбегай и передай миссис Томпсон, чтобы она не ждала меня к обеду. Гм… минутку. Отнесешь записку.

У Джона Томпсона за долгие годы службы развилась буквально маниакальная страсть к переписке. По любому пустяку он сочинял обширные послания. Не было случая, чтобы, посылая боя к директору, или на склад за бумагой, или в мастерскую за парой гвоздей, он не снабдил его документом с подробным изложением сути дела. Даже с сотрудником в соседней комнате Томпсон предпочитал общаться письменно.

Каранджа взял записку, но медлил и топтался в дверях в надежде, что Томпсон вспомнит про его просьбу и сам заговорит о прибавке. Однако босс снова уткнулся в бумаги.

Для Джона Томпсона и миссис Дикинсон, заведующей библиотекой, Каранджа — мальчик на побегушках… Он выполнял их поручения с притворным рвением, но в душе таил обиду. Разве на станции нет рассыльных? Миссис Дикинсон, молодая женщина, развелась с мужем и открыто живет с любовником. На службе она бывает редко, но стоит ей появиться, как в ее кабинет валом валит народ и целый день оттуда доносятся звонкие голоса и громкий смех. Миссис Дикинсон — спортсменка. Каждый год вместе со своим любовником она участвует в восточноафриканских автогонках, но пока что они ни разу не сумели даже закончить дистанцию. Ее поручения Карандже особенно ненавистны: чаще всего она посылает его в африканские лавки за мясом для своих собак.