Псевдо - [14]

И невероятные приключения ещё только предстояли многим моим знакомым друзьям.

Ещё я хочу, чтобы меня кто-нибудь приголубил. Последнее время всё, что я пишу, я пишу на уроках по музлитературе, которые я веду в ДХШ (детской хоровой школе) № 106.

Сейчас, к примеру, звучит соната ми бемоль мажор Моцарта, которого я не люблю. А вот Пушкина я люблю. А вот Лермонтова любил, а теперь не люблю, потому что он бедный, жизнью обломанный фарфоровый мальчик, который обижал слабых девочек, которые потом с лихвой годились в матери Достоевскому, а Чехову более чем в бабушки, а для меня они опять несчастные девочки, которых жалко, а Лермонтова нет.

Вот и чернила кончились, но у меня есть ещё. Авторучки — это как лошади, одну из которых Печорин загнал, когда вдруг заторопился в последний раз выебать Веру. Фактически даже не лошадь он загнал, а Бэлу с княжной Мэри, которые, если помните, тождественны лошадям в контексте романа.

Вот ведь Арво Метс — вдохновенный прибалт! Как бишь там? «…но их дочери опять похожи», кажется, «на весну» и так далее, в отличие от матерей, которые раньше тоже были, как дочери, а потом стали всё более походить на хозяйственные сумки…

Был я как-то на творческом вечере Андрея Битова, а он там молол какую-то хуйню. С кем не бывает, конечно. Даже я порой несу ахинею, но я зато никому не известный и на хуй не упавший Максим Скворцов нижайше кланяться просил, что я, Иванова Елена, и делаю не без удовольствия и вообще на коленях стоять люблю…

Построил художник дом и смотрел, как за окном идет дождь, а потом захворал, затосковал и улетел на Луну. А собака его на луну много лет выла и все слёзы свои собачьи выплакала, как умела.

А Елена, насколько умела, уснула. А Иванушка ревел, как белуга, и волосы рвал на себе. Такой вот Шекспир, господа. Господи, господи, пожалей меня, брата, неприкаянного во всех твоих снах бесполезных, как всякий сон всякого божества. Милая, милая моя спешит на берег реки. Падает зА лесом заря. И в коридоре раздаются шаги, а на улице барабанная дробь. И как тут мне, Лене Зайчиковой, не плакать, маленькой такой героине!

«Вот тебе и раз!» — Штирлиц сказал. «Вот тебе и два!» — апостол Петр сказал. «Вот тебе и раз!» — апостол Иуда сказал и порезался об осколок стекла, и заплакал, и запел, и заплакал, и песенку затянул… на шее потуже, а Христос зарыдал и улетел на луну, а собака Мария с именем человеческим все слёзы выплакала, и бежала по железнодорожному полотну, а потом обессилила.

А Евгению Онегину Елена ночью отрезала голову, а Юдифь сказала тогда: «Я буду век ему верна, хоть я другому отдана…»

И услышал слова эти Исайя-пророк и чудесной рыбе разрезал живот, и в этот день каялись братья иосифовы. И ещё одно странное совпадение: когда в Большом театре случился знаменитый пожар, в Иерусалиме сгорела мечеть.

А витязь Иван-царевич мечом взмахнул, словно кистью, и на небе приняли его за героя. Даром, что до этого он всю жизнь ничего не мог. Это и называется Благодатью.

Как ни было грустно Елене, Тесей не умел ей помочь. Минотавр же, напротив, женился и как-то в раз раздобрел. Минотаврята его расползлись по всему лабиринту, а Елена легла на диван.

Там она нашла в темноте плюшевого медвежонка, обняла и уснула крепким-крепким здоровым сном. Ведь что бы ни происходило с людьми, рано или поздно все они укладываются спать…

И ещё апостол Иуда сказал: «Больно мне. Камень на сердце у меня. Словом, нелегко». И ушел. И покинул Елену.

Теперь хочу немного поговорить с вами о Рите. Она работала на радио и была мне мила. Я о ней много думал, когда было неладно с Еленой, но ясно понимал, что если Рита и есть она самая, то когда будет неладно с ней, я буду думать о Елене, а то и не приведи Господь. О Миле.

Ноги у Милы были немного нескладные, но она так забавно умела ими манипулировать, что многое мы друг другу прощали.

А после явился Божественный Дима, богоЯвленный соответствующей красавице, и у них закружилось, поехало… Двух месяцев не прошло, как красавица уже раздвинула свои трогательные ножки, а царевич Димитрий сделал не в первый раз, да так там и остался.

«Тяжко. Ой, как тяжко! Ой-ли, ой-ли я?!» — апостол Х…..с сказал.

В будний день шёл снежок липкий, и шагала девочка Ирочка по мокрому и тихонько грустила. Хотелось ей того, хотелось ей сего, а было только это, это и вот это, а того не было. И этого самого того не было ни у кого, но было в начале Слово. Даже не слово, а обещание, что Это в конце концов обязательно будет у всех. Поэтому Ирочка грустила тихонько, вполголоса, точнее говоря, молчаливо и скорбно, вместе с тем, улыбаясь.

Уже давно не больно, но в каждый троллейбус в незапамятные времена было посажено по котенку, которых с тех пор перманентно мучают жестокие электромеханизмы, а котята же безысходно плачут. Вот тебе и Лякримоза.

Ира меня считает хуй знает кем и по-своему любит. Она во мне видит трогательную сволочь, каковая строит из себя тонкого эстета, каковая (то бишь эстет) мрачен и молчалива, будто предан каким-то высоким измышлениям на тему…

Она мне прокатила тележку о котятах в механизме троллейбуса, и мне от этого хочется плакать в голос, ибо так оно все и есть.