Псаломщик - [5]

Иду и вспоминаю вчерашний день, когда я, в который уже раз, мог последовать за большинством народа.

3

Предвыборные кампании шли по стране, как мировая революция имени Троцкого по планете.

В деревню Кронштадтский Сон приехал, а точнее – прибыл, вор Чимба, анархист по всем ухваткам. Он не был обуян тоской по малой родине, но здесь некогда жила его честная бабушка-трактористка. Он «перетер с кем надо» и решил выставиться в депутаты Краевой думы от родного районного центра. Впрочем, родным ему и населенным, да еще и пунктом, деревню Кронштадтский Сон нынче можно назвать с большим риском быть правильно понятым. Не поняты?м, а по?нятым.

По бумагам проживало здесь двести сорок семь человеческих душ. Сколько из них мертвых – знать забудь. Все они – лохи. А этому Чимбе, как и Чичикову, все равно: живые ли, мертвые ли они. Есть на бумаге с гербами – стало быть, вечно жив человек, можно его в банк закладывать. В этих бумагах до сих пор числятся несколько поселков, где на месте домов давно растут русские деликатесы – крапива с лебедой.

Но закрыть эти осиянные латунной, холодной луной пустыри власти не могут. Оттого, что множество из тех, кто уехали дорогами русского кочевья в направлении счастья, имеют здешнюю прописку – иначе бомж.

Клуб сгорел. В школе снегом продавило крышу, и местные зимогоры растащили стропила с обрешеткой на дрова.

Позже я узнал подробности визита Чимбы.

Он прикатил со своими ворами и быстро собрал насельников Кронштадтского Сна на деревенском «точке»6, где в детские его годы было «тырло» – обсиженный молодью пятачок земли для вечерних посиделок.

– Давно хотел спросить: почему эту деревню назвали Кронштадтский Сон? – живо, пока еще, интересовался молоденький пресс-секретарь Чимбы, имевший неуловимо дымчатый облик в своих дымчатых же очках. Казалось, сними с него, как с Гриффитса, очки и модную упаковку – он станет невидимкой.

– Чо мне ее, родину, в натуре перекликивать? – озадачился Чимба, читая черновик своей речи. – Я чо: Миклуха энд Маклай? Деревня и деревня! Тюрьма же, прикинь, есть – Матросская Тишина. Атас, кича! А у нас – Кронштадтский Сон, прикинь… Что это у тебя тут написано: «…история се?ла»? Как это историю могут посадить?

Пресс-малый пояснил, что речь идет о селе?, а не о прокуратуре, и сообщил, что народ пришел подивиться на знатного земляка. Чимба вышел к народу, надел на нос очки без диоптрий – такой ему затеяли имидж.

– Здорово, народ мой! – «возгласил Чимба в «матюгальник». Его воры сделали глаза как у хороших мальчиков. Младшая группа камеры предварительного заключения. – Мне, нах, приятно видеть всех вас в добром здравии!

– Ково? – переспросила бабушка Нюся. Она была кавалером ордена Материнской Славы второй степени и курила трубку, потому что была селькупкой. «Ково» в Сибири – это все равно, что «повторите, не понял» в Кремле. То есть она не расслышала слов оратора.

Но шестерки посуровели. Они посмотрели на старуху с одинаково холодным вниманием, как, может быть, некогда смотрел на них потолок карцера. Понятно, что старуха Нюся собиралась не на карнавал, когда вырядилась стариком. Просто рожала и растила только сыновей. Они выросли, а матушка все еще донашивала за ними. Поди-ка, выбрось добро – деньги плочены.

– Вас! Всех вас, до единого, нах! – повторил Чимба во всю силу своих прокуренных голосовых связок. Он забыл человеческий язык.

Мир замялся, засмеялся, а глухуше на глазок подумалось, что мир заплакал, что этот пащенок грозит их сероштанному миру бедами.

– За что, паря? Живем, паря, тихо, хлебаем лихо!.. – захныкала она громко, как всякий глухой.

– Время, время, нах! Отвезти этого кощея на хату! – указал он своим прихвостням на бабушку. – Дайте ему, кощею, денег! Дайте ему хороших сигарет! Дайте шоколадку с пепси-колом!

– Ково? Коло?м ково-то?! – ужаснулась неугомонная старица. – Колчаки каки-то! За что, паря?!

Шестерки в длинных до пят облачениях – к ней.

– На тебе, дед, бабло и – домой, шнель цурюк!

Чимба приказал «отвезти», имея в понятии «отвезти в иномарке до самого курятника», а они поняли команду как «отвести». Вытолкали из реденькой толпы старушку, принятую ими за старика, что, впрочем, дела не меняло, дали ей пендаля; дали ей деньги и стали, как благородные колчаковцы, показывать дулом пистолета в сторону деревни.

А пресс-секретарь авторитета Чимбы в это время говорил агитку:

– Господа! Нынешние депутаты Краевой думы уверены, что содержание такого, как ваше, захолустья слишком дорого обходится для бюджета. Депутаты уверены, что проще вложить в переселение несколько миллионов, чем отщипывать от тощего районного бюджета кусочки. Но как реально должно выглядеть это переселение? Как?

Он сделал паузу, и все услышали отзыв ворон: «Карк! Карк!» – и увидели черную, похожую с земли на клубок гнуса, тучу ворон в равнодушном, низком, как банный потолок, провисшем и худом небе.

Пресс-секретарь помахал мирянам рукой, намекая на внимание к своей особе. |

– Счас нас обсерут с головы до пяток! – тревожно, громко и просто, перекрывая разбойничий грай, вознесся чей-то предостерегающий глас.

Пресс-секретарь снял шляпу и сказал в «матюгальник»: