Псаломщик - [47]

– Погоди, Анька, горчить-то! – сказал батя. – Давай, душка, по нашей по белоголовочке! Ну их!

– Кто Маша? Кто я? Я – игрушечка? Нет, нет! – рыдал Володя. – Нет, я не верю своему счастью! Его не должно у меня быть! Ма-а-а!…ша-а-а!.. Ты… ты… в тебе… в одной тебе живая человеческая кровь.

– Утереть жениху сопли! – скомандовал кавалер Сигутенко. – Умыть! Увести с моих глаз! Наливай!

Женщины заново накрыли стол, завели патефон, и веселье вспыхнуло, как уголья пожарища, на которое подуло ветром.

«… Сколько же лет тогда было моим? Помоложе были меня нынешнего. Почему звучит во мне, как птичье пенье поутру, это бедное на хлеб, но роскошное детство? Их уже нет, а я готов мстить за них, посмертно обобранных в дедах, отцах и детях. Почему? Почему мстить – это «не по-христиански», скажите вы мне, заброшенные могилы? Царство же вам Небесное, мои вечно взрослые добрые люди… Может быть, не они это, а я умер, и это мою обвалившуюся могилку занесло снегами… Может быть, в жизни важно одно – быть добрыми и строгими к детям в любой нужде. Где вы, родные и понятные мне суфлеры? Куда унесло от вас мою льдину? Зачем оставили вы меня одного на сцене и не приходите в зал? Вот я и сам уже иду к вам, распевая акафисты. Кто я здесь? Затем ли я родился от честных родителей, чтобы терпеть насилие над своими святынями? Зачем я, обессилевший уже, пыжусь в этой нечистой комедии о нищих? Затем, что хочу дышать по-своему и отказываюсь повиноваться требованиям квазигосударства, не хочу иметь с ним ничего общего. Посмотрим же, кто сильнее. Постоим еще мы с Коськой…»

Снова я чувствовал ту послемятежную, смертельную усталость, как эпилептик чувствует приближение ауры.

«Или уйти?.. У меня есть путь… Возьму Алешу – и навсегда в деревню. Прокормимся, с голоду не сгинем!»

Но только где он, Алеша? Я подошел к компьютеру, открыл почту. Ничего, кроме шального письма:

«Глас: всем

Просто прошу о помощи братья. Я сам к сожелению так вот получилось живу в сша, так тут русских просто ненавидят, меня оклеветал американец, так меня даже не выслушав бросили в тюрьму, позже я спросил, адвоката, что происходит, так он мне прямо сказал, мне не верят потому-что я русский, каждый русский у них это выходит бандит и его можно запросто обозвать факин рашин и бросить в камеру, вы представляете ребята, что здесь твориться и вернуться на родину не могу потерял гражданство и не пускают на родину. Вот так и мучаемся мы русские, надо всем собираться в кулак. Люди здесь злобные, продукты все на химии, ребята не дай Бог если янки придут в Россию!!!»

Орфография и пунктуация сохранены. Это не Гендын, это не в его стиле.

«Ваши янки уже здесь! – мысленно ответил я господину под ником «глас». – Ошибок понаделал, но слово «Бог» написал с заглавной буквы! Может, зачтется!..»

И тут затренькал телефонный зуммер… уммер… уммер… уммер…

27

Трехэтажный особняк с полуподвалом в деревянном нашем Китаевске считался высоким еще лет пятьдесят назад. На темном, марксиански красном кирпиче стояло клеймо горнаульского заводчика Балдакова, которого в первые же дни революции чекисты утопили в отхожем месте, а черемуху в палисаднике вырубили пулями из пулеметов. Их преемники, примерно раз в двадцать лет меняющие аббревиатуру, прочно обосновались с той поры в этом доме, глаза которого были целомудренно зарешечены и зашторены. Все у них было другое. Даже аромат черемухи стал газом.

Случалось, что одно из окон китаевского отделения ФСБ слабо светилось ночами. Это работал член демократического союза писателей полковник Вельсапаров – мужчина с широкими в запястьях костьми рук и выпуклой полусферой лба. Внешне он был ярок. Но яркость эта опасно ослепляла людей. Она была оборотной стороной известной невзрачности сотрудников спецслужб. Тут у художника пошли бы в ход стронциановая желтая, каковой была кожа лица, и розово-красный краплак, чтобы передать цвет губ, и синяя лазурь на бритые щеки. Спектральные краски, возможно, даже бы и не понадобились. Он был метисом – смесью таджички-мамы и папы-афганца. К тому же чуточку косил на правый глаз, оттого что в детстве много читал, лежа на боку. И что бы ни говорил умствующий обыватель, а Григорий Климов ничего зря не брал в расчет, потому что многое в его «Князе мира сего» оказалось правдой.

С тридцать восьмого года в НКВД существовала инструкция за № 00134/13. Неспроста в ее номере дважды проставлено число тринадцать. Здесь были перечислены основные признаки дегенерации, с которыми дорога в «органы» и сниться не моги. Но времена менялись. Вельсапаров с его кишлачной внешностью был очень кстати на центрально-азиатском направлении.

Началось с того, что когда ему было восемь лет, семье пришлось уйти от гибели из Афганистана в Союз. Он привык к долгим отлучкам отца. Назывались они командировками. Однажды отец уехал и не вернулся. Лишь через много лет Курбан узнал о том, как и почему отец исчез навсегда.

Курбан поступил в педагогический институт. Он учился на учителя трудно – по ночам разгружал вагоны на угольном складе. К тому времени знал все тюркские наречия и фарси. По-русски говорил как хороший литератор. У него была врожденная способность болтать на чужом языке. В армии его направили в окружную разведшколу: стрельба, рукопашный бой, минное дело, радио. Позже и «гаврилку» – так он называл галстук – носить научился. Через год переводил оригинал Шекспира на русский язык. Он отучился в спецшколе, а тут и срок службы кончился.