Псаломщик - [27]

Так жили мы, Божий дети, в счастье неведения.

В это же время «центровые» дети жили как иностранцы в колониальной туземной сторонке. В итоге в этой стране иностранцами оказались дети рабочих бараков…

17

«Мало земель в свете, где Природа столь милостива к людям, как в России, изобильной ея дарами. В садах и огородах множество вкусных плодов и ягод: груш, яблок, слив, дынь, арбузов, огурцов, вишни, малины, клубники, смородины, самые леса и луга служат вместо огородов. Неизмеримые равнины покрыты хлебом: пшеницею, рожью, ячменем, овсом, горохом, гречею, просом. Изобилие рождает дешевизну: четверть пшеницы стоит обыкновенно не более двух алтын…» (Н. М. Карамзин).

Нынче же оглядись и увидишь: Россия окончательно превратилась в колонию содомической Москвы.

А в прошлом двадцатом веке в сельском городке Китаевске хорошо жилось тем, кто ни на какие коврижки не променяет степного, чистого воздуха, бесчисленных синих озер и цветущих под окнами домов розовых мальв да бордовых георгинов – на городские собачьи скверы.

Зимой на стеклах окон расцветали букетами снега и льды, очень полезные в похмелье, когда упадешь в них то одной щекой, то второй.

Зимой сельские горожане шли на подледную рыбалку, а летом – выезжали в степь на шашлыки или, как любил произнести кавказский грека Хара, «на щашлыки» – с ударением на «ы». Красноглазый Грека – Иван Георгиевич Хара – был одним из главных воротил в торговле житом. Он метил в депутаты, то есть хотел стать всенародно избранным людьми городка Китаевска и выражать интересы своих будущих доверителей словами и телом. Тело его смотрелось как пыльный мешок с житом. Русская журналистка Наташа Хмыз, которую он «танцевал», звала Греку глупым пингвином с ударением на первую «и». Ему нравились птицы пингвины. А с русскими он окончательно не разобрался, считая русских уходящим народом, но тайно обижался на то, что Наташа зовет его «чуркой».

Ведь изволь Грека – и она будет по утрам наводить палубный глянец на его вставную челюсть. Захочет Грека – и она прекратит чувствовать свой змейский язык потому, что этот язык у нее вырвут прямо изо рта, где он привык перекатывать пустые слова. Для утверждения веры в себя Грека иногда делал глазки некоторым смешливым Наташиным подругам-девкам, намекая, что он не прочь инвестировать свою кредитную карточку в любовь новой избранницы. Девки закладывали Греку Наташе. И когда они вместе смеялись над ним на Наташиной кухне, то Грека легко прикидывался безъязыким дураком – он тоже смеялся с ними, как не имеющий души.

Звали его Иваном Георгиевичем. Он был в том возрасте, когда удача сходить по большому становится истинным счастьем для живого существа. Даже русский поэт-юноша Пушкин вскользь, но со знанием дела, писал об этом. Иван Георгиевич знал Пушкина выборочно: «Татьяна, я с кроват нэ встану…», например.

Он плохонько говорил по-русски, но хорошо понимал – так удобней. Еще лучше понимал он внеземной язык цифр, поскольку они были арабскими и одинаковыми для всех калькуляторов земного шара. Он вырос в причерноморской греческой колонии, где говорили на смешенье языков, и нужды ему не было. Русским, похоже, нравилось, если какой то ни будь иноземец-очаровашка начинает гугукать, как преступник, который валяет дурака на дознании. Для их удовольствия грека называл самолет паровозом, а вместо «она» говорил «он». И наоборот. Это не составляло труда.

– Почему я «он»-то? – смеялась Наташа. – Я – она!

– Кито? – озирался набоб с притворным страхом и напролом льстил: – Нэ-эт! Ти – он, ти чальвэк с болщой букви!

Тогда королева жалела бедного богача и поглаживала розовой ладонью его пыльные от седины волосы.

– Твоя седина не от мук. Она от муки… – сказала королева однажды. – У тебя волосы в муке…

Как Хемингуэй, она записывала каждую ловкую фразу на столовой бумажной салфетке.

Русские, вероятно, принимали иноземцев за человекообразных. Раньше вот арапчат заводили. Они любили показывать диковину друзьям. И допоказывались до чеченских зинданов, где их самих никому не показывают.

А Наталья упражнялась в тестах:

– Ваня, давай сделаем с тобой интервью на радио, а? Вот ты, например, решил удрать в какую-нибудь страну, например, тюльпанов, Ваня. В Голландию. Вынул ты, Ваня, авторучку, пришел в посольство, заполнил анкеты, а тебе говорят: «Извините, но вы не голландец «Ван»! Это наши ван – луковицы! И ван-тюльпаны – тоже наши. Мы сами их нюхать будем! А вы домой: кыщ-кыщ! кущат сладкий киш-миш…» Как ты, Вано, сюда к нам-то попал?

– На паровозы; прыехала… Я – гражданынка Расыи…

– Ой, Ваня-а-а! Да ты у меня как Ленин!

– Нэт, мнэ нэ лэнь! Но зачэм на забор бэли краска пысать: «Аддай сухары, Грэка!»

– На забор писать нехорошо. Но опять же: какие у нас в Китаевске заборы? Так себе… Заборишки… Тын да прясло… Просто такие вот господа, как ты, скупили все газеты и не дают русским людям высказаться. Вот они и пишут на заборах. Пока из них чучела не набили… Ты, Ваня, пиндос?

– Нэт, нэт! – пугался Грека. – Пиндосы – это балаклавские грэки… Я – кавказьец…

– «Кавказьец» – это порода собак, – резала эротическая богиня. – Кстати, ваш Михаил Саакашвили – брат-близнец Димы Рогозина.