Псалом - [28]

Но дверь открыла сестра Шура.

– Ты откуда? – спрашивает.

– Я в городе Воронеже была, – отвечает Мария, – у сестры Ксении.

– А Вася где?

– А Вася, – говорит Мария, – в городе Изюме потерялся.

И случилось то, чего Мария больше всего боялась, упрекнула ее сестра Шура.

– Как же ты могла оставить Васю на чужбине? – говорит.

И молчит Мария, нечего ей ответить. Брат Коля тоже из хаты голос подал:

– Кто там?

– Это Мария вернулась, – говорит Шура, – а Вася в дороге отстал.

И Коля тоже упрекнул:

– Как же ты за Васей недосмотрела? Что ж мы будем в письме отвечать матери нашей, которая спрашивает про тебя и про Васю?

Мария как услышала про письмо матери, сразу свою обиду забыла.

– Где же мать наша? – спрашивает.

– Мать наша, – отвечает Коля, – в городе Керчь… А ты почему у Ксении не осталась, что она, бедно живет, не прокормить ей тебя?

– Нет, – отвечает Мария, – Ксения живет не бедно, даже вам денег прислала, я же вернулась, поскольку по родной хате скучаю. – И после этих слов достает она из трико пакет и отдает его Шуре.

Взяла Шура пакет, и начали они с Колей деньги считать. Шура говорит:

– Ксения всегда устроится сытно и в богатстве, а тут пропадай… Она как в двадцать третьем году убежала в четырнадцать лет с фотографом проезжим, так и не была с тех пор дома… Она что ж, и теперь с фотографом живет?

– Нет, – отвечает Мария, – она живет с Алексеем Александровичем, железнодорожным техником, а до этого работала в городе Льгове в доме отдыха… Мне мать о том рассказывала.

– Мать ее всегда больше других баловала, – говорит Шура, – и отец, пока был жив, ее любил, я помню… А ты, раз пришла, садись, я тебе борща налью.

И налила Марии борща холодного, то ли горького, то ли соленого, думая, что Мария и за это будет благодарна, поскольку перед отъездом и такого борща не ели, а как начали ходить Шура и Коля на колхозное поле, хоть какое-то питание появилось, но, конечно, лишнего не было.

В том Мария убедилась очень скоро, поскольку начала она жить опять впроголодь, а просить не у кого, здесь тебе не Воронеж и не Изюм, здесь, на родине, еще хуже подают, чем в Курске. Красивы родные места летом, красивы и зимой, только осенью и весной, когда дожди, плохо, а зимой, как и летом, хорошо…

Перешла Мария заснеженную тамбу, на которой колеи от машин и телег, по тропинке к заказу пошла. Валенки и платок, которые Ксения ей подарила, греют, и ватник, который тетка Софья, посудомойка, в Льгове подарила, идти приятно, дышится легко. В заказе птица вспорхнет, снег с еловых ветвей посыпется, и так хорошо станет, так приятно. Только голодно и тоскливо одной. Раньше тоже ни мать, ни отец, пока жив был, ей не занимались, ни Шура, ни Коля, но с Васей они всегда вдвоем были, Васю она, можно сказать, вместо матери воспитала, а он ей, пока малый был, радость доставлял. И стала Мария сама себя в мыслях упрекать, что недосмотрела за Васей. Может, в Андреевке надо было не к молодому дяденьке приставать, а в Изюм пробираться, Васю искать…

В такой тоске вышла Мария из заказа, и видит она – над белым полем солнце малиновое горит. И стала она на колени, чему ее никто не учил, повернулась лицом к малиновому солнцу, протянула руку, как делала она, когда просила хлеба, и сказала:

– Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий!

И вспомнила Мария сказку доброго старика, ночного сторожа в конюшне города Изюма, про то, как евреи-жиды убили Божьего Сына, и плакала Мария навзрыд, ибо не знала, кто поможет ей спасти Васю, поскольку хоть и жив Сын Божий, он теперь на небе, а Вася ее на земле, в городе Изюме…

Меж тем мимо по снежному полю шел человек и спросил Марию, как тогда на станции Андреевка спросил ее молодой дяденька.

– Девочка, – спросил он, – чего ты плачешь? Ответила Мария:

– Я плачу оттого, что евреи-жиды убили Сына Божьего, и он теперь на небе, а Вася, брат мой, на земле, в городе Изюме, но помочь ему некому.

И сказал Дан из колена Данова, Аспид, Антихрист, словами Господа, произнесенными через пророка Исайю, небесными словами, в которых смысл всего, которые он берег на самый конец, но, идя мимо, вдруг понял, что пришло время употребить эти слова и позднее лишь многократно повторять их.

– Я открылся не вопрошавшим обо мне, – сказал Дан через Исайю слова Господа, – меня нашли не искавшие меня… Те же, кто ищет, – добавил Дан, помолчав, – не найдут… Я открылся тем, кого избрал сам, а не тем, кто избрал меня… Те же, кто избрал меня, пусть вспомнят слова Брата Моего, Иисуса из колена Иудина, о своих злых детях и чужих добрых псах… Не отнять псам у детей куска, хотя бы и у злых детей… Только через веру они свой кусок получить могут… Детям же и без просьбы кусок подают… Так говорит Христос… Поскольку либо у тебя есть стая сильная, которая отнимает, либо есть Бог, который подает…

И сказав, пошел через поле в сторону заказа, и не стало его видно. И только не стало его видно, как Мария по памяти узнала чужака, два раза подавшего ей хлеб, и пожалела, что не попросила у него хлеба, поскольку бригадир Петро Семенович убитый, а мать в городе Керчь, и отнять хлеб было некому, можно было насытиться. Ведь неизвестно, даст ли поесть Шура хотя бы горького холодного борща или постной каши. А воспоминания о сытой жизни на чужбине еще больше усиливали голод на родине. Нищего, который ходит не вокруг своего хутора, который по миру ходит, никакой едой не удивишь. Он от всего пробует – и от бедного, и от богатого. «Жалко, не попросила у него хлеба, – еще раз подумала Мария, – что он сказал мне, я не поняла, видно, совсем издалека этот человек, но хлеб его я бы поела».