Псалмы-Псалтирь в переводах (переложениях) стихами - [4]

Важнейший для перевода вопрос — о стилистическом уровне текста — неотделим от куда более широкой проблемы библейской поэзии в целом. Ее несхожесть с поэзией европейской и характеризующие ее особенности были понастоящему обнаружены лишь в XVIIIв., и только нынешнее столетие включило ее в систему родственных ей поэзии Ближнего Востока, в основном более древних и, по-видимому, впрямую на нее влиявших. Славным ритмообразуюшим элементом в ней (повторяющимся, противопоставляющимся, соотносящимся) выступают единицы смысла, а не формы — «отрезки» мысли, а не стоны или (и) икты, ударения. «Отрезки» — их называют по-разному, общепринятой терминологии, сколько можно судить, до сих пор не сложилось — складываются в разного рода параллельные конструкции. Параллелизм может быть синонимическим:

Господь — свет мой и спасение мое: кого мне бояться?

Господь — крепость жизни моей: кого мне страшиться?

(Псалом 26, стих 1; Синодальный перевод)

Может быть и антитетический параллелизм:

Они зашатаются и упадут, а мы подымемся и станем твердо.

(Псалом 19, стих 9)

Возможны и иные варианты, но эти два — наиболее наглядны. Параллелизм может быть полным (как в приведенных примерах) или частичным, когда число элементов в «отрезках» неодинаково или же — при равновеликости — не все имеют свою параллель. Он может быть прямым, как в первом из приведенных примеров, или перевернутым, хиастическим, как во втором.

Что касается системы стихосложения в европейском смысле, метрической организации стиха, то она упорно не поддается определению. Можно утверждать только, что библейский стих был акцентным, что равновеликие «отрезки» были достаточно часто и равноударными, с числом иктов от 2 до 4, в зависимости от длины «отрезка», и что преобладают скорее трехударные «отрезки». Но главным фактом остается метрическая нестабильность библейской поэзии.

И наконец, фонетическая организация библейского стиха. Она была развита в высокой степени — от простых аллитераций и ассонансов до сложной, изощренной, эффектной звукописи и даже созвучий в окончаниях «отрезков», хотя говорить о рифме в поэзии древнего еврейства не приходится. (Заметим кстати, что необоснованным, так сказать анахроническим, представляется и применение понятия строфы.)

Теперь вернемся к нашему псалму, начиная с конца — с фонетики и метрики. Сразу бросается в глаза, что стих 2 содержит «рифму», которая возвращается как внутренняя в стихе 3. Заметно также обилие аллитераций на «ш», рассыпанных по всему тексту. Обращают на себя внимание ассонансы «ей» («йе») и «ай» («йа»), сосредоточенные во вторых полустишиях. Одним словом, «инструментовка» кажется не случайной, но умышленной и целенаправленной. Распределение иктов почти регулярное (по три в долгих «отрезках», по два в коротких).

С параллелизмами, однако, все не так четко. Очевидный синонимический параллелизм представлен стихом 2. Есть комментаторы, которые видят в первой половине стиха 6 своего рода резюме стихов 4 и 5, а во второй половине стиха 6 — резюме стихов 2 и 3. Тогда перед нами «макрохиазм», охватывающий все названные выше стихи. Это толкование, однако ж, выглядит чересчур смелым. Напротив, если согласиться с Дахудом в его понимании второго «отрезка» стиха 3 («приведет на богатые пастбища»), а доводы его отнюдь не легковесны, то возникает перевернутый синонимический параллелизм с первым «отрезком» стиха 2 («уложит меня на травянистом месте»).

Итак, стилистический уровень библейской поэзии, и в частности псалмов. Она беспримерно (без сравнения — если воспользоваться церковнославянизмом) богата образностью — на этот счет существует общее согласие. Образы черпались из всех без изъятия сфер бытия, от самых возвышенных до самых низменных. И независимо от сферы образы всегда конкретны, наглядны, «вещны». Это связано с качествами — или, если взглянуть с противоположной точки зрения, слабостями — самого еврейского языка библейской эпохи, а именно со сравнительной бедностью его средствами выражения отвлеченных понятий и отношений. Отсюда — простота, пусть серьезная, важная, торжественная даже, но всетаки простота, в известном смысле заземленность библейского текста. А между тем и по-русски, и на других языках эти тексты взвились под стилистические небеса и при этом потеряли «вещность», обескровились. Тут действовал, по-видимому, главным образом психологический мотив: Священное Писание должно быть возвышенным, иначе какое же оно священное? Кстати, та же беда постигла и христианский канон, повествовательные его части (Четвероевангелие, Деяния Апостолов), греческий язык которых по-простонародному незамысловат, неуклюж, а случается, и неграмотен.

Проверим это на переводе нашего псалма в Синодальной Библии.

1. Господь — Пастырь мой: я ни в чем не буду нуждаться.

2. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим.

3. Подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего.

4. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною; Твой жезл и Твой посох — они успокоивают меня.

5. Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих, умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена.