Прыжок за борт - [106]

Браун мне признался, что, глядя на это зрелище, он, несмотря на все свое презрение и веру в себя, вдруг почувствовал, будто наконец налетел и ударился головой о каменную стену. Если бы его шлюпка лежала на воде, он, кажется, попытался бы улизнуть, рискнул бы подвергнуться преследованию на реке или умереть голодной смертью на море. Сомнительно, удалось ли бы ему скрыться. Как бы то ни было, но этой попытки он не сделал. На секунду у него мелькнула мысль ворваться в город, но он понимал, что в конце концов попадет на освещенную улицу, где их, как собак, пристрелят из домов. Врагов было двести на одного, — думал он, — а его люди жевали последние бананы и поджаривали остатки ямса, полученного благодаря дипломатии Кассима. Корнелиус сидел возле них и дремал.

Тут один из белых вспомнил, что в лодке остался табак, и решил отправиться за ним; придал ему смелости тот факт, что туземец Соломоновых островов вернулся из этого путешествия невредимым. Остальные стряхнули с себя уныние. Браун выразил свое одобрение, презрительно заявив:

— Ступай, черт с тобой.

Он считал, что вполне безопасно в темноте спуститься к речонке. Парень перешагнул через ствол дерева и скрылся. Через секунду они услышали, как он влез в лодку, а затем снова выкарабкался на берег.

— Достал! — крикнул он.

За этим последовал выстрел у самого подножия холма.

— Меня ранили! — заорал парень. — Слышите, меня ранили!

И тотчас же с холма стали палить из ружей. Словно маленький вулкан, холм стал выбрасывать в ночь огонь и дым, а когда Браун и янки проклятиями и тумаками положил конец стрельбе, — с речонки донесся глубокий протяжный стон; за ним последовала душераздирающая жалоба, от которой, словно от яда, кровь стыла в жилах. Затем где-то за речонкой сильный голос отчетливо выкрикнул непонятные слова.

— Да не стреляйте! — крикнул Браун. — Что это значит?

— Слышите вы, на холме? Слышите? Слышите? — трижды повторил голос.

Корнелиус сейчас же перевел.

— Говорите, — закричал Браун. — Мы слушаем!

Тогда человек где-то у края пустыря громко и высокопарно объявил, что между племенем Буги, живущим в Патюзане, и белыми людьми и их союзниками не может быть ни переговоров, ни доверия, ни мира. Зашелестели кусты, раздался выстрел, сделанный наугад.

— Черт побери! — пробормотал янки, с яростью ударяя о землю прикладом ружья.

Корнелиус перевел. Раненый, лежавший у подножия, выкрикнул два раза: «Втащите меня на холм! Втащите!» — и стал жалобно стонать. Пока он спускался по темному склону, а затем скорчился на дне лодки, — он не подвергался опасности. Найдя табак, он, видимо, обрадовался и, вскочив на борт лодки, лежавшей высоко на сухом берегу, забыл об осторожности. Речонка в этом месте имела не больше семи ярдов в ширину, и случилось так, что на другом берегу притаился в кустах человек. Это был Буги из Тондано, совсем недавно приехавший в Патюзан, родственник человека, застреленного в тот день. Удачный выстрел из дальнобойного ружья действительно устрашил жителей поселка. Человек, считавший себя в безопасности, был убит на глазах у своих друзей, с улыбкой на губах упал на землю, и такая жестокость пробудила в них ярость. Родственник убитого Си-Лапа находился в то время с Дорамином за частоколом в нескольких саженях от того места. Вы ведь знакомы с этим народом, и должны согласиться, что парень проявил необычайное мужество, вызвавшись отнести один, в темноте, весть пришельцам на холме. Ползком пробравшись через открытый пустырь, он свернул налево и очутился как раз против шлюпки. Он вздрогнул, услыхав крик человека, отправившегося за табаком. Присев, он вскинул ружье на плечо и, когда тот выпрямился, спустил курок и всадил бедняге три пули дум-дум в живот. Затем, припав к земле, он прикинулся мертвым, а град свинцовых пуль со свистом прорезал кусты направо от него; после этого, согнувшись и все время держась под прикрытием, он произнес свою речь. Выкрикнув последнее слово, он отскочил в сторону, снова припал на секунду к земле и, целый и невредимый, вернулся к домам, завоевав в ту ночь такую славу, что и при детях его о ней будут помнить.

А тем временем на холме шайка следила, как угасали две маленькие кучки золы. Понурив головы, сжав губы, с опущенными глазами, головорезы сидели на земле, прислушиваясь к стонам товарища внизу. Он был сильный человек и мучился перед смертью; громкие стоны его болезненно замирали. Иногда он вскрикивал, а затем, после паузы, снова начинал бормотать в бреду длинные и непонятные жалобы. Ни на секунду он не умолкал.

— Что толку? — невозмутимо заметил Браун, увидев, что янки, проклиная всех и все, собирается в путь.

— Пожалуй, что и так… — согласился дезертир, неохотно возвращаясь. — Здесь раненому не поможешь. Но его крики заставляют остальных призадуматься, капитан.

— Воды! — крикнул вдруг раненый громко и отчетливо, а потом снова застонал.

— Да, воды! Вода скоро положит этому конец, — пробормотал Браун про себя. — Много будет воды. Прилив начался.

Наконец вода поднялась в речонке, смолкли жалобы и стоны, и близок был рассвет, когда Браун, подперев рукой подбородок, — он смотрел на Патюзан, словно на неприступный склон горы, — услышал короткий выстрел из медной шестифунтовой пушки где-то далеко в поселке.