Прыжок в темноту - [75]

Однажды в ту осень воскресным утром пришел посетитель: Манфред, немного более полный, чем я его помнил, и поздоровевший. На лице его блуждала все та же глуповатая улыбка, что была даже при прыжке с товарного поезда в темноту. Теперь он пришел из темноты и нашел меня снова в заключении. Я поздоровался с ним через колючую проволоку, разделяющую нас. Манфред сказал, что они с братом переехали, и дал мне свой новый адрес. Теперь военные события стали лучше, сказал он. Потом добавил, что мог бы организовать мне документы.

— Если бы ты был на свободе, — тихо сказал он и оглянулся.

— Я уже думал об этом, — ответил я.

Через несколько минут Манфред ушел, а я вернулся на кухню, где дежурил вместе с Вернером, немецким евреем, убежавшим во Францию с женой и двумя детьми. Он был арестован полицией правительства Виши и отправлен сюда. Его семья пряталась в убежище где-то поблизости. Он был постоянно очень встревожен, что они могут потерять друг друга из виду.

— Они уедут отсюда, — говорил он, — или нас увезут. Одно из двух.

— Нас? — спросил я.

— Сетфон не навечно, — ответил он. — Это только транзитный пункт.

А я-то полагал, что это последняя станция перед освобождением. Вернер упомянул Дранси. Я рассказал ему, что уже был в Дранси и бежал из поезда. Вернер был ошеломлен.

— Я попытаюсь убежать прежде, чем нас отправят в Дранси, — сказал я.

Вернер, бесконечно мучающийся по поводу своей семьи, не мог позволить себе таких мыслей. Я сказал, что уже более полутора лет ничего не слышал о своей семье.

— Это наша история, — сказал он. — Всё в руках Бога.

Он был задумчивый и религиозный человек, и хотя я его чувства уважал, разделить их не мог. Все было в руках Божьих, но, казалось, Бог умыл руки в отношении евреев, в отношении других невиновных, в отношении всего человечества. Я разбивал камни в унылом трудовом лагере, наказанный за преступление — попытку остаться в живых. Моя мать и сестры были живы или мертвы не благодаря Богу. Вернер был смертельно обеспокоен судьбой своих родных и готов был вручить ее в руки божьи, но у меня не было таких намерений.

В середине октября воскресным утром к нам в барак пришел Кауфман со списком из четырнадцати фамилий. Среди них было имя Вернера и мое. На следующее утро нас должны были в составе рабочей команды перевезти на берег Атлантического океана. Я понял, что речь идет о тяжелых строительных фортификационных работах на берегу. Было очевидно, с моей грыжей мне этого не выдержать. Я буду признан «бесполезным» и отправлен в Дранси.

— При малейшей же возможности я попытаюсь бежать, — сказал я Вернеру, веря, что это останется между нами.

— Ты чрезмерно тревожишься, — ответил он. — Не делай глупостей.

— Вернер, я был в Дранси, — сказал я. — Я боюсь этого.

Я не мог второй раз испытывать судьбу в Дранси. Это был кошмар, который все еще обрушивался на меня в темноте: плачущие дети, блуждающие вокруг; семьи, медленно умирающие в присутствии своих родных; люди, преждевременно превратившиеся в призраков. В Дранси болезнь закрадывалась в душу и никогда больше не покидала ее.

В понедельник утром, когда мы собрались возле барака, четверо охранников с оружием за плечами отвели нас к открытому грузовику. Оставляя позади себя клубы пыли, мы ехали к маленькому вокзалу в Сетфоне по той же самой покрытой щебенкой дороге, по которой неделю назад меня доставили в лагерь. У охранников не было с собой запаса боезаряда. Я спрашивал себя, заряжено ли их оружие? Кауфман близко склонился к моему лицу.

— Сегодня я охраняю тебя, — сказал он. Он знал мою историю. — Забудь о побеге.

— Месье Кауфман, — ответил я, — я убегал, чтобы сохранить себе жизнь. Разве это преступление — хотеть жить?

— Нет, нет, конечно, нет.

— Убегу я или нет, зависит только от меня, — сказал я с легким налетом хвастовства. Кауфман не ответил ничего.

Наша поездка от вокзала в Сетфоне до Тулузы заняла меньше часа. Я был здесь после побега из лагеря Сен-Сиприен, когда, приподняв стальную проволоку, пролез под ней и помчался к Анни. Я был здесь еще раз после моего не оправдавшего надежд путешествия в Марсель, когда из-за бомбардировок в Пёрл-Харборе я за несколько часов потерял все шансы попасть в Америку.

Когда мы стояли на железнодорожной платформе — четырнадцать человек, тесно прижатых друг к другу, охранники сняли оружие с плеч. Кауфман, думал я, вы застрелите меня? Они держали оружие наготове. Кауфман, вы приносили мне воду, когда я дробил камни под палящим солнцем, принесете ли вы мне теперь страдание? Пассажиры, проходя мимо, глазели на нас настороженно, но без страха. Кого еще во Франции Виши беспокоило несколько дополнительных смертей? Кауфман, думал я, не стреляйте, я еще не убегаю.

Нас посадили в старый европейский поезд, некоторые двери которого открывались в коридор, разделяя его на отдельные купе. В каждом было окно. Окна сулили многое. В каждое купе поместили двух заключенных. Свое я делил с Вернером. Для меня это выглядело, как будто мне дали билет на свободу. Когда за нами заперли двери, четверо охранников встали снаружи вагона, наблюдая, чтобы никто из нас не выскочил со стороны железнодорожной платформы. Глядя в окно, мы с Вернером видели Кауфмана, непринужденно болтающего с другими охранниками.