Прыжок в темноту - [37]
Следом шли новые предписания для польских евреев: подневольный труд, ношение специальных отличительных еврейских знаков, запрет на занятие торговлей, что лишало многих средств к существованию. Еврейская собственность была разграблена. Тысячи были посланы в переполненные и грязные трудовые лагеря, где едва хватало пищи для поддержания жизни. Гетто тоже были переполнены, там царили еще больший голод и болезни. Рацион был скудный. Вспыхивали эпидемии.
В Бельгии мы спрашивали себя: когда война обрушится на нас? Учебный год начался, и я опять регулярно посещал школу. На большие еврейские праздники я ходил в синагогу на службу и задавался вопросом, защитит ли Бог мою семью. Однажды пришло письмо от Дитты с обычными заверениями: все в порядке, трудности непременно скоро закончатся. Она вложила фотографию моего старого друга Курта Штайнбаха, семья которого жила в нашем доме. На обратной стороне фотографии Курт написал:
Я сидел на кровати и плакал о мире, который исчез безвозвратно. Нужно было жить дальше. В будние дни я ходил в школу, выходные проводил с Анни.
В конце декабря у меня опять появились боли в паховой области. Врач пенял на погоду и советовал не переохлаждаться. Он рекомендовал операцию, я сопротивлялся. Он упомянул опасность ущемления грыжи, и мы запланировали операцию на весну.
Перед Новым годом неожиданно прибыли в Бельгию тетя Мина и дядя Сэм. В Америке тетя Софи триумфально добилась для них аффидевитов — поручительств о финансовой поддержке, и теперь они собирались ехать в Балтимор из Антверпенского порта. Мы обнялись на железнодорожном вокзале Антверпена, тетя Мина была очень возбуждена, дядя Сэм улыбался, пытаясь унять жену или, как минимум, немного успокоить.
Через четыре месяца, в апрельский день, вскоре после того, как мне исполнилось девятнадцать, я стоял в порту Антверпена на пирсе и смотрел, как их корабль, голландский SS Volendam, отчаливал, направляясь в Нью-Йорк. Тетя Мина и дядя Сэм махали мне на прощание с палубы, а я боролся с гнетущем чувством одиночества и пытался скрыть набегавшие слезы. «Ты скоро приедешь», — сказали они. «Конечно», — ответили.
Спустя несколько недель, 9 мая 1940 года, во второй половине дня, я переступил порог больницы города Берхем, чтобы перенести операцию по удалению паховой грыжи. Операция была назначена на следующее утро. Я заснул в мирное время, а проснулся среди войны, разбуженный воем сирен. Было шесть утра, светало. Соседние кровати пустовали, и вся больница, казалось, содрогалась от грохота. Во дворе за моим окном вспыхнуло, раздался оглушительный взрыв. Языки пламени взметнулись вверх, стекла с треском обрушились в комнату.
Нидерланды, Бельгия и Люксембург были атакованы летящими на бреющем полете бомбардировщиками люфтваффе. Они скользили над крышами Антверпена, почти касаясь их, и сбрасывали бомбы на невинных людей. В больнице царил хаос, голос из громкоговорителя сообщал: «Нас атакуют. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Если вы лежачий больной, оставайтесь на месте. Если вы в состоянии ходить, пожалуйста, обратитесь в регистратуру за документами и дальнейшей информацией».
Я не мешкая оделся и пошел в регистратуру. Служащие больницы были явно потрясены, но несмотря на это сдержанно готовились к приему жертв бомбардировок. Участники гражданской обороны в белых касках, торопливо вбежав в здание, давали распоряжения: покинуть помещение, держаться вблизи домов, не выходить на середину улиц.
Я вышел из больницы и попытался успокоиться. Ужасный шум на мгновение затих, потом вновь загрохотало. Анни и ее родители жили в пятнадцати минутах от больницы. Пересекая открытое пространство, я низко пригибался к земле. Вокруг меня во всех направлениях бежали люди. Испуганные, с искаженными лицами, они искали временное укрытие. Ревели сирены машин скорой помощи, и совсем близко от нас падали на центр Антверпена бомбы. Падали на всех этих невинных людей, на зверей в зоопарке, на магазины с бриллиантами в витринах, ценность которых сейчас упала до нуля.
Из-за необходимости часто наклоняться и припадать к земле боль в паху пронзила меня с новой силой. Грыжевый бандаж я оставил дома, полагая, что после операции он мне не пригодится. Война извергалась вокруг, меня же мучила нелепая грыжа.
Когда, запыхавшись, я добрался к Фрайермауерам, они слушали сообщение по радио и пытались сохранить спокойствие в этом обезумевшем мире. Нужно ли нам искать какое-то более безопасное место? Или лучше оставаться здесь? Перешли ли немецкие войска уже границу? Через несколько часов был издан указ: мужчины-иностранцы, выходцы из вражеской страны, должны сами явиться в местные отделения полиции. Я был из Вены, являющейся теперь частью Германии. Рассматривался ли я как враг? Приказ был ясным: при регистрации иметь при себе провизию на два дня, смену белья, одеяло и другие необходимые вещи. Йозеф предложил, чтобы я взял с собой свой польский паспорт.
