Прыжок в темноту - [27]

В воскресенье, шестого ноября, дядя и тетя пришли вместе и принесли мне коричневые ботинки, не новые, но в очень хорошем состоянии. Это был настоящий сюрприз! Я снял свою обувь, в надежде, что на воздухе она наконец-то просохнет. Сауэр все еще чувствовался в ней.

Вскоре я начал ощущать тревогу и ограниченность свободы передвижения. Наконец в понедельник нас ознакомили с планами нашего переезда. В ночь на четверг нас переправят в Бельгию. Подробности нам сообщат позже. Переходы границ нужно было организовать и провести в тайне, не привлекая внимания.

После обеда ко мне зашел дядя Сэм, и я поделился с ним новостями. Бельгия — хорошая страна, сказал он, открытая для беженцев. Он сказал, что напишет моей маме и сообщит, что я свяжусь с ней во время своей следующей остановки, не указывая, разумеется, места моего возможного пребывания. Между тем мы все еще не получили от мамы ответ на открытку, посланную неделю назад. Мрачные мысли лезли мне в голову.

Следующий день я провел в гостиной, беседуя с другими обитателями дома. Откуда ты? Как ты здесь оказался? Все истории были похожи одна на другую: нацисты, бегство, отчаяние, боязнь за детей, борьба со временем. Как будто снова и снова проигрывалась одна и та же пластинка, менялись только имена.

Я немного почитал газету. За те несколько дней, что я здесь провел, внешний мир стал казаться далеким и гораздо более тревожным. Правительство Польши начало затягивать гайки в отношении евреев. В начале октября было объявлено, что каждый, кто не обновит свой паспорт до двадцать девятого октября, будет лишен гражданства. Это давало повод для широкомасштабных преследований. Двадцать шестого октября немецкое министерство иностранных дел поручило гестапо выслать из Германии как можно больше польских евреев, живших там долгие годы. В течение двух следующих дней около восемнадцати тысяч евреев специальными поездами были доставлены к польской границе, но им было отказано во въезде. Куда должны были они идти? Некоторых нацисты заставили нелегально пересечь границу. Почти пять тысяч насильно отвезли в лагерь, расположенный в маленьком польском селе Збонщин, рядом с границей. Это было только началом кошмара.

В Париже — об этом мы не знали тогда — семнадцатилетний студент Гершл Гриншпан получил письмо от своего отца, который в числе других был отправлен в Збонщин. Гриншпан был в ужасе от того, о чем написал отец. Он поехал в немецкое посольство в Париже с намерением застрелить посла. Вместо этого он выстрелил в третьего секретаря посольства Эрнста фон Рата. Это было седьмого ноября. Фон Рат умер через два дня, лишь за несколько часов до нашего отъезда из Люксембурга в Бельгию. Его смерть послужила нацистам поводом для погромов в ночь на десятое ноября — зверств, от которых, казалось, сами небеса истекали кровью.

Ближе к вечеру зашли попрощаться тетя Мина и дядя Сэм. Тетя Мина была спокойна, насколько это возможно при ее характере. Напиши сразу и будь осторожен! Они сказали мне, что письма из Вены все еще нет. Я почувствовал, что безвозвратно ухожу из жизни мамы и сестер, и попытался скрыть свою печаль. Глаза тети Мины наполнились слезами. Мы обнялись на прощание.

После ужина нам сообщили, что шестерых из нас отправят в половину двенадцатого ночи. Нам сказали, что планы Эзры начинают принимать очертания, однако в чем именно состоят эти планы, нам не сообщили. Моими попутчиками были мужчина лет шестидесяти в очках, говоривший только на идише, и четыре женщины. Одна из них — женщина из Германии с клацающим протезом.

Мы ждали долгое время — люди, объединенные общей судьбой и происхождением. На дорогу нам дали бутерброды и фрукты. В 23:30 зазвонили колокола и вошел мужчина, который должен был перевезти нас в Бельгию.

Это был Беккер. Мое сердце подпрыгнуло от радости: Беккер! Он был в своей кожаной шапке, с ключами от машины в руке. Я поднял руку и помахал ему в знак приветствия. Казалось, он обрадовался, увидев меня. Я чувствовал к нему близость и доверие — приехал старый друг, мой «пособник в преступлении».

Одна из женщин повернулась ко мне и спросила мое имя. После нескольких дней, проведенных вместе в этом доме, мы, тем не менее, все еще чрезвычайно осторожно расспрашивали друг друга. Меня зовут Лео, сказал я.

— Скажи мне, Лео, ты знаешь этого мужчину? — спросила она.

— Да, я познакомился с ним на прошлой неделе.

— Кажется очень славным, — заметила она.

Это прозвучало скорее как вопрос, чем утверждение. Ей недоставало уверенности.

— Да, очень хороший, — ответил я. — Вы правы.

Он был незнакомцем, в чьих руках находилась ее жизнь. Как бы подтверждая мое мнение, она добавила:

— Люди Эзры знают, что делают.

Беккер привел нас к автомобилю, тому же самому пежо, который я уже знал. Заднее сидение находилось теперь на месте, и мы шестеро должны были разместиться на тесных сидениях в зависимости от телосложения. Беккер пытался шутками разрядить обстановку.

«Вы садитесь рядом со мной, — сказал он стройной женщине лет тридцати пяти. — Вы не займете много места». Полную женщину с клацающим протезом он спросил: «У вас на коленях достаточно места, чтобы кого-нибудь посадить?»