Прыгун - [52]
«…потерпи…» — услышал я второй раз слова из ниоткуда.
Кажется, они рождались в моей голове, так как по Сашкиному затылку не было заметно, чтобы она пыталась что-то сказать.
Вскоре я потерял ее из вида, тем не менее отчетливо представляя, в какую сторону мне нужно двигаться.
Свинцовая тяжесть сумки превращала правую руку в реку боли, но я терпеливо греб вперед, принимая лицом дождевую сыпь и щупая взглядом впереди себя.
Мучительное путешествие продолжалось около получаса, разбавленное светофорами, подземными переходами, будто абсолютно бессмысленными движениями сквозь гигантские универмаги и будто одинаковые проулки. После чего неожиданно закончилось возле высотного здания гостиницы, исполосованной строительными лесами.
Там я нашел Сашеньку, что со спокойным лицом курила очередную сигарету возле явно неживых дверей, которые когда-то умели раздвигаться, а сейчас мертво покоились, не позволяя даже разглядеть что-либо через заляпанное краской стекло.
— По-моему, она не работает, — заявил я, приблизившись. Сумка остановилась, и уши точно обожгла комариная тишина.
— С чего это? — фыркнула Сашенька. На ней оказалась другая майка, нежно-салатового цвета, с едва различимой надписью — «…тебе это необходимо…», и тугие джинсы в цвет дождя.
— По-моему, ее собираются сносить, — сказал я, покопавшись в памяти. — Взрывом.
— По-моему, ты ошибаешься, — с сомнением поджала она губы и уверенно ступила к дремлющей двери, чьи створки удивительным образом абсолютно бесшумно разбежались в стороны, а затем сомкнулись за ее фигурной спиной.
Шум колесиков сумки опять стал невыносим, морщась от их отвратительной музыки, я последовал за Сашкой.
Створки с готовностью распахнулись и пропустили меня в царствие пыли. Она висела и клубилась везде, живыми комками суетилась вокруг ног, величественно плавала в воздухе, в назойливой ласке обнимала предметы. Даже ключ, который лежал на длинной рыжей стойке рецепшн, оказался почти незаметен под тяжестью мохнатого пальто.
Под ногами покоился мраморный пол, стилизованный под шахматную доску, отраженную в кривом зеркале. Однотонные серые стены с вросшими в их тела колоннами и иссеченной паутиной лепниной служили декорациями при высоченном потолке, напряженном от тяжести многоэлементных люстр.
Имелось множество громоздящихся по диагонали балконов, к которым следовало отыскать лестницу с несомненно ковровой дорожкой.
— Зачем мы здесь? — спросил я, оглядываясь по сторонам.
Сашка вела себя так, точно провела в этом здании кучу времени. Она молниеносно отыскала ключ, затем взяла меня за руку, и спустя минуту мы уже стояли пред зеркальным металлом лифтовых дверей. Последние были испещрены мириадами известковых прыщиков.
Разглядев себя там, Сашенька замерла в строгой пристальности, а затем объявила:
— Какая же я красивая! — В глазах ее сверкнуло искреннее восхищение и что-то еще, что для себя я расшифровал как зависть к самой себе.
«...зачем мы здесь?» — повторил я вопрос про себя, собираясь немедленно его озвучить.
«...для тебя...» — прошептал кто-то в моей голове Сашкиным голосом.
Я удивленно поглядел на нее и увидел невыносимую грусть в ее взгляде, от которой мне стало некомфортно.
«...как это ты…» — то ли спросил, то ли просто подумал я.
«...особая связь. — услышал я. — только у влюбленных...»
«...почему для меня?»
«...кое-что ты будешь делать в скором времени. и я должна попытаться объяснить тебе кое-что...»
«...что же именно?»
«...потерпи немного...»
Створки лифта распахнулись, призывая нас в свои зеркальные внутренности. Там десяток Сашек посмотрели на десяток меня, затем в стороны. Затем все разом мы улыбнулись. Настроение и мое, и Сашки всколыхнулось. Я почувствовал, как потеряла невыносимую тяжесть сумка в моей руке, я уверился, что с этой минуты не будет душераздирающей песни ее колесиков.
Одно из зеркал сменилось коридором.
Так закончился наш подъем, которого мы даже не ощутили.
Некогда белые стены повторяли вид вестибюля в более компактной коридорной ипостаси. И люстры не напоминали гигантские грозди винограда из страны Алисы, и имелась сплошная ковровая дорожка, крикливая в алой пестроте.
Номер оказался еще большим пристанищем пыли.
Я раздвинул шторы резким движением. Комната давно не знала света, предметы потускнели, приобретя одинаковый цвет. Атмосфера взбодрилась, солнце ослепило интерьер, предметам начали возвращаться прежние тона. Они налились им, точно яблоки.
«…я в душ…»
Сашка отгородилась от меня одной из дверей. Констатировав последний этаж, я присвистнул игрушечному миру, что жил микрожизнью там, внизу, и, казалось, не имел к нам отношения.
Отставив сумку возле окна, я повернулся к номеру лицом, структурируя время фиксацией деталей, описывать которые не имеет смысла по причине отсутствия мебели, да и не задержимся мы долго в этих стенах.
«...принеси мне полотенце...» — сказали мне стены, я покопался в Сашкиной сумке, нашел махровый прямоугольник на самом верху, в соседстве с двумя пластиковыми белыми масками на резинках. Одно лицо выглядело добрым и лучилось искренней улыбкой, другое было доброе наполовину, а вторая часть лица кривилась в злобной усмешке.
Эта книга – история о любви как столкновения двух космосов. Розовый дельфин – биологическая редкость, но, тем не менее, встречающийся в реальности индивид. Дельфин-альбинос, увидеть которого, по поверью, означает скорую необыкновенную удачу. И, как при падении звезды, здесь тоже нужно загадывать желание, и оно несомненно должно исполниться.В основе сюжета безымянный мужчина и женщина по имени Алиса, которые в один прекрасный момент, 300 лет назад, оказались практически одни на целой планете (Земля), постепенно превращающейся в мертвый бетонный шарик.
Карой Пап (1897–1945?), единственный венгерский писателей еврейского происхождения, который приобрел известность между двумя мировыми войнами, посвятил основную часть своего творчества проблемам еврейства. Роман «Азарел», самая большая удача писателя, — это трагическая история еврейского ребенка, рассказанная от его имени. Младенцем отданный фанатически религиозному деду, он затем возвращается во внешне благополучную семью отца, местного раввина, где терзается недостатком любви, внимания, нежности и оказывается на грани тяжелого душевного заболевания…
Вы служили в армии? А зря. Советский Союз, Одесский военный округ, стройбат. Стройбат в середине 80-х, когда студенты были смешаны с ранее судимыми в одной кастрюле, где кипели интриги и противоречия, где страшное оттенялось смешным, а тоска — удачей. Это не сборник баек и анекдотов. Описанное не выдумка, при всей невероятности многих событий в действительности всё так и было. Действие не ограничивается армейскими годами, книга полна зарисовок времени, когда молодость совпала с закатом эпохи. Содержит нецензурную брань.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.
Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.
Телеграмма Про эту книгу Свет без огня Гривенник Плотник Без промаху Каменная печать Воздушный шар Ледоколы Паровозы Микроруки Колизей и зоопарк Тигр на снегу Что, если бы В зоологическом саду У звериных клеток Звери-новоселы Ответ писателя Бориса Житкова Вите Дейкину Правда ли? Ответ писателя Моя надежда.
«Наташа и другие рассказы» — первая книга писателя и режиссера Д. Безмозгиса (1973), иммигрировавшего в возрасте шести лет с семьей из Риги в Канаду, была названа лучшей первой книгой, одной из двадцати пяти лучших книг года и т. д. А по списку «Нью-Йоркера» 2010 года Безмозгис вошел в двадцатку лучших писателей до сорока лет. Критики увидели в Безмозгисе наследника Бабеля, Филипа Рота и Бернарда Маламуда. В этом небольшом сборнике, рассказывающем о том, как нелегко было советским евреям приспосабливаться к жизни в такой непохожей на СССР стране, драма и даже трагедия — в духе его предшественников — соседствуют с комедией.