Прыгай, старик, прыгай! - [11]

Город хотел новой жизни, но считал, что и прежние люди на что-нибудь сгодятся, поскольку они её заслужили.

И славный малый директор хотел выбить сонную одурь из этого городка и встряхнуть его жителей, поскольку считал, что малый городок отличается от большого только тем, что в нём мало современной добывающей и перерабатывающей промышленности и комфорта.

В бесконечных спорах с подследственной тётей своей внезапной жены он орал, что новая жизнь — это новый ритм, и темп, и, значит, новые отношения новых людей.

— А откуда их взять? — спрашивала подследственная тётя.

— Будет новый завод, будут и новые люди, а всё, что мешает, исчезнет!

— Куда? — спросила подследственная тётя.

Этого директор не знал.

— Какие будут условия, такие будут и люди, — сказал он.

— Нет, — сказала Минога. — Ты ещё малой. Какие будут люди, такие и условия. А будешь буянить — скажу Громобоеву.

Директор расхохотался. К его плечу прижалась Аичка, и директор расхохотался. Он знал, что в город приехал инспектор Громобоев, ленивый и нелюбопытный, по почти не был знаком с ним лично.

Громобоев зашёл к нему однажды, интересуясь генеральным планом строительства, да ещё раз он видел его у предосудительной Миноги, когда тот храпел под журналом, но директору не имело никакого смысла разговаривать с нерасторопным человеком, на которого жаловался майор, начальник райотдела милиции. Сам же директор ничего из прошлых городских дел не знал и не мог быть Громобоеву полезен.

Директор, правда, встречал несколько раз на улицах залысого приезжего с бутылочного цвета глазами, который то бессмысленно глядел в рот случайному собеседнику, то боролся со своей шляпой, но у него в голове не укладывалось, что это и есть приезжий человек из центра, присланный для устроения местных дел.

— Стране нужна продукция, — сказал директор.

— А страна — это кто? — спросила Минога.

— Мы!

— Вы… А мы? — спросила Минога.

Директор хотел было сгоряча ответить, что, мол, вам пора уходить и уступать место новому и светлому, но ему вдруг стало не по себе, и он понял, что боится так ответить, и вообще понял, что чего-то боится, а он был не из боязливых и занимался альпинизмом.

— Нет уж, — сказал директор, к плечу которого прижалась Аичка. — Есть объективные обстоятельства. Никакой Громобоев не поможет. Что он может сделать?

— Он может сделать объективные обстоятельства, — ответила Минога.

И директору сразу полегчало.

— Ладно, — сказал он. — Шутки шутками, а вот вы, местная жительница, можете вы мне объяснить, почему с двенадцати до часу рабочие отказываются включать отбойные молотки, вибраторы и вообще шуметь? Под всеми предлогами отказываются. Это у вас какой-нибудь местный обычай?.. Работают на час больше, а с полудня до часу не хотят.

— Нет, — сказала Минога. — Не обычай. С полудня до часу Громобоев спит.

Директор почувствовал, что больше не может.

— А если его невпопад разбудить, он жуть какой сердитый, — докончила свою мысль Минога.

— Аичка, — позвал директор, прикрывая трубку.

И Аичка остановилась у самой двери кабинета.

— Подожди, Аверьянов, перезвони, — сказал директор. — У меня люди.

И положил трубку.

— Аичка, — сказал он, — твоя тётя говорила с Громобоевым о заводе?

— Говорила.

— Расскажи.

Она сказала, что заводские не то делают, а директор ещё бестолковый и надо его укротить… А Громобоев щёлкнул подтяжками и сказал: «Ну, это мы уладим».

— Подтяжками? — спросил директор. — Значит, укротить? И это он уладит?

У директора были основания для гнева.

Мало того, что ему не удалось выселить из города хулиганствующую тётю, теперь ей компанию составил приезжий, представитель вовсе другого ведомства, и материалы о его безответственном поведении скапливались со скоростью залома на реке.

Так что прижать этого Громобоева не составляло труда. Но не в этом было дело. Что-то чудилось особенное директору в событиях этого месяца. Какая-то нечёткость и расплывчатость. Какая-то неуловимость и непредсказуемость. А директор не любил неопределённости, хотя это и было одним из фундаментальных положений современной физики.

И начальник райотдела тоже не любил неопределённости. Он, конечно, доложил в центр:

— Кого же вы прислали?.. И повадки вашего представителя ни в какие ворота не лезут!

Но услышал непонятный ответ:

— Не мешайте ему.

Когда же майор попытался получить указания, как ему себя вести с инспектором, ему ответили:

— Не мешайте ему.

Как ни уважал майор людей из центра, он всё же, теряя самообладание, объяснил, что дело Миноги несложное, подходит к концу: убила всё же, видимо, она, так как покойники на мотоциклах не ездят, и остаётся только найти тело, и что работают водолазы.

На это ему ответили, что дело это чрезвычайно сложное и что в случае удачи его ждут награда и повышение. На вопрос же, как быть в этом случае с Громобоевым, опять получил ответ:

— Не мешайте ему.

Майор вытер лоб, положил трубку, не смотря на своего помощника Володина, который слушал весь разговор с трепетом и по молодости лет с возмущением и вздрагивал каждый раз, когда в трубке медленно и внятно звучало:

— Не мешайте ему.

Володин был хороший и перспективный человек, и, конечно, понимал, какие перемены принесёт завод электронного оборудования их захолустью, и влюбился в директора, в смелость его решений, в его подтянутость, и потому его в дрожь бросало, когда он видел Громобоева, представителя центра.