Пряжа Пенелопы - [14]

Женщины для этой встречи приняли свои обычные позы. Когда Кенамон входит, Автоноя наигрывает несколько нот на лире. Пенелопа рассматривает клубок, который Эос вытащила из корзины с мытой шерстью. Сама Эос чешет кудель. Всегда полезно показать новоприбывшему жениху картину благолепной женственности, произвести хорошее впечатление.

Кенамон, неуклюже стоя перед ними, не знает, насколько близко можно подойти и как далеко можно остановиться. Его дары уже переданы, и они гораздо лучше, чем ожидала Пенелопа, хотя она этого никак не показывает. Ей нравится, что он пытается держаться приличий. Пенелопе импонирует, когда кто-то старается делать все правильно.

– Благородная царица… – он кланяется по-настоящему, в пояс, но вскоре перестанет, все перестают, – какая честь для меня стоять перед тобой.

– Нам приятно твое присутствие, господин, – отвечает Пенелопа, оглядывая золото на руке, драгоценные камни на шее, цвет глаз. Он не мальчик, как большинство ее женихов. Мемфис еще не стал вдовьим краем. – Многие люди приходили во дворец моего мужа, ища каких-либо благ, но немногие прибывали из таких далеких стран, как ты. Поистине мы благословенны.

– Я пробыл здесь всего несколько дней, но уже чувствую, что Итака стала мне родной.

Автоноя дергает за струну – звук немного не настроен, слишком громок.

Улыбка Пенелопы не меняется, хотя в глазах появляется что-то, чего мужчина мог бы испугаться. Ко всеобщему изумлению, Кенамон это видит и, облизнув губы, предпринимает вторую попытку:

– Я имел в виду… радушие, благородство твоего дворца и твоего народа таково, что я словно окружен своими родственниками.

Уже лучше, египтянин. Лучше. Полей вина на мой алтарь, и я научу тебя, что говорить, чтобы завоевать греческое сердце. Твои фараоны просто стирают историю тех, кто им не по нраву, топят чернильные слова в молчании; наши живые поэты гораздо опаснее, потому что они знают, как сделать из человека чудовище даже после того, как он умер.

– Все, что мы можем дать тебе, все, чего ты захочешь, если это будет в моих небольших силах, ты получишь, – нараспев отвечает Пенелопа, изящным движением руки обводя зал, дворец, остров, небо и море.

– Госпожа, это очень любезно. Но на самом деле я хочу только одного.

– Ах, конечно.

Кенамон кусает губы. Если честно, Итака ему уже не нравится. Люди здесь грубые, нравы мужицкие, погода невнятная, еда невкусная, и вся эта затея – дурацкая. Но его послал брат, а он зависит от доброй воли брата, так что…

– Я чужой здесь. Я незнаком с вашими обычаями. В моей стране, если мужчина хочет добиться руки женщины…

– В твоей стране мужчины ведь не пытаются добиться руки чужой жены, верно?

Струна под пальцами Автонои звенит неприятным звуком. Улыбка Пенелопы тонка, как нож, который она скрывает в складках хитона, припрятав на спине. Кенамон открывает рот, и я чуть было не теряю к нему интерес: просто еще один жених, сейчас последует очередная ода ее белым персям и его львиной силе, бычьей удали и так далее.

Но он говорит:

– Госпожа, ты ищешь мужа?

Пальцы Автонои замирают на лире. Даже Эос отвлекается от кудели. Ни одна из них не упомнит, чтобы такой вопрос был задан хоть кем-то из десятков – сотен – мужчин, что проходили в эту дверь. Он такой странный, что Пенелопе приходится повторить его, растолковать себе самой, словно она учит родной язык Кенамона или будто он произнес это неразборчиво.

– Ищу ли… я мужа? Это… очень странная мысль. Мой муж – Одиссей. Его тела не нашли. Значит, он жив. Я замужем за ним, и эта связь нерушима. Поэтому я не ищу мужа.

– Понятно. – Кенамон слегка кланяется, думая про себя, что же сказать брату, когда вернется домой. «Эти греки, – скажет он, – они все сумасшедшие, совершенно сумасшедшие».

– Однако, – продолжает она, – все важные люди говорят мне, что я ошибаюсь: за время, прошедшее с падения Трои, мой муж наверняка погиб. Так что становится неудобно, чтобы он не был мертв. Когда воевал Агамемнон, Микенами управляла моя двоюродная сестра Клитемнестра, и ее, гм, способности вызывали меньше сомнений. Но ее муж был все еще жив, и всякому, кто навредил бы ему или его жене, грозило отмщение. Несмотря на то что воины Микен задержались в пути, их возвращение не вызывало сомнений: отцов и мужей, способных держать копье и защитить город от врагов. Ты заметил, наверное, что у нас на Итаке плохо и с отцами, и с мужьями. Слава моего супруга пока что отпугивает захватчиков. Вдруг он вернется и с неудовольствием выяснит, что так называемые друзья грабили его земли в его отсутствие? Иллирийцы – варвары с севера, которые не понимают нашего уклада, – нападают иногда, но другие греки – нет. Пока нет. Имя Одиссея все еще сильно, видишь ли. Поэты упоминают его в одном ряду с Ахиллесом и Неоптолемом. Но идут месяцы, а он все не возвращается, и его сила слабеет. Страх, который внушает его имя, слабеет. Поэтому нужен кто-то новый, которого наши враги, а также наши менее последовательные друзья станут бояться. Ясно, что они не устрашатся меня: я всего лишь женщина. Мой сын Телемах не имеет войска из опытных воинов и обученных бойцов. Поэтому нужен муж, хотя выйти замуж мне не представляется возможным. Ты получил ответ на свой вопрос?