Прямое попадание - [28]
- Чего думала-то, ба? - вопрошал внучек, вставляя в магнитофон ленту с этими орунами патлатыми, жуками английскими.
Спорить бесполезно. Даст бог, перемелется, отец таким не был. Русские песни они с Сашей Тигановым, соседским мальчиком, в юности замечательно пели, дом слушал.
- Ба, а ба! Чего думала-то?
- Разное, Андрюша... Жизнь негодная.
- Чем это?
- Всем, миленький... Говорили: все будут равны, а где это ихнее равенство?
- Как где, ба! Ну ты даешь! Свобода, равенство, братство. Сейчас на остановку троллейбусную пойдешь и увидишь - через улицу висит. Белым по красному. После майских.
- На улице много чего висит, Андрюша. Я не о том... Неужели тебе этот вой нравится?
- Ба, ты неграмотная, как я не знаю кто! Ба, ты че - это же настоящие "Битлс" - сами играют, сами поют, сами пишут... Эта песня вообще на первом месте в мире стоит вторую неделю - "Естердей" называется, что в переводе означает "Вчера".
- Вчера? - она пожала плечами. - Что эти мальчики могут вспоминать? Делая вид, что замешкалась, с минуту оставалась в дверном проеме. Когда песня затихла, сказала: - Вот что перенять действительно полезно...
- Чего еще? - нравоучения опять заведет, ребята пленку до вечера дали, второй маг еле достал, переписать надо срочно...
- Я ухожу, Андрей. Завтра не приеду - к врачу иду.
- Ладно. Ба, ты чего хотела сказать? Про "Битлов"?..
- Что они все делают сами.
- Ну сами. И что, ба? Не понял, объясни.
- Когда каждый станет делать своими руками и своей головой, тогда и равенство появится. А то все в баре пошли.
- В какие баре? Кто все, бабуль?
- Мать твоя, например. Такая барыня - фу ты ну ты. Куда там. Сделайте, Ирина Яковлевна, так, сделайте эдак...
- А ты не делай, - рассмеялся внук. - Подумаешь.
- Не твоего ума указывать. Мал еще. "Делай", "не делай"... Котлеты в холодильнике, картошка почищена, стоит в кастрюльке с водой, только на огонь поставить. - Говорила, сосредоточившись на вдевании рук в рукава шелкового пыльника. Шляпку, крошечную соломенную корзиночку с незабудками, уже приколола толстой "костяной" шпилькой к худеющему с каждым годом седому пучку на затылке, затем вдела левую руку в тонкую бежевую перчатку, вторую оденет, выйдя из подъезда, пересекая асфальтовую площадь двора. Свернет сразу за угол дома и пойдет по дорожке мимо второго корпуса - там тень, наклонившиеся американские тополя, цветник и круглый, облезлый бассейн с уродливой сухой вазой посредине. Обязательно высмотрит с прищуром серых глаз из-под густых бровей знакомую старушку, даму, поздоровается с радушнейшей улыбкой в полупоклоне, та улыбнется в ответ. Это они все бегают на Чернышевку по прямой от своего подъезда, мимо гаражей и помойки с сараем, где хранит инструмент хромой дворник, высокий, костлявый татарин дядя Костя, все про всех знающий, с хитрой, двусмысленной улыбкой, не скрывающей жестко-любопытного, хищного выражения пронзительных, глубоко сидящих темных глаз. Бабушка ни разу этим маршрутом не прошла - шла не на Чернышевского, а на Покровку.
- Будь умницей. Позвоню. Громко не включай - соседи.
Знала бы, как ребята тех же соседей днем врубают свои маги.
- Пока, ладно... Ба, а когда ты маленькая была, до революции, угнетатели были, помещики и фабриканты разные, они рабочий класс эксплуатировали? Нам в школе на истории сказали, что никакого равенства тогда и в помине не было. Скажешь, нет?
- Ничего не скажу, Андрюша. Эксплуататоры, эксплуатируемые - я этого не понимаю. - Смотрит ему в глаза. Говорит, потом жалеть будет: - Твой прадед был помещиком, а не эксплуататором. Он был хозяином - работал с рассвета и до темна, милый мой. О равенстве и братстве на каждом углу не кричали, как ярмарочные зазывалы.
- И что? Помещик? Надо же... А равенство, ба, было или не было?
- Подрастешь, голубчик, сам поймешь...
- Чего поймешь-то?
- То и поймешь. Все поймешь. Учись лучше.
- Что за привычка, ба? Скажет что-то и не договаривает. Что поймешь-то?
- А то, милый, что люди только перед богом равны. Это главное. Остальное - от лукавого.
- Бога нет. - Ну, началось. Наша старая игра.
- Кто тебе такую глупость сказал? - Вся подобралась, голос тверд, взгляд тревожен. Раз нет, то и быть равными не перед кем, по большому разумению, что и талдычут - у них все равны... Скажите, все равны- и в трамвае, и в черном авто? Никогда на земле такого не было и не будет - один умеет и то, и это, а другой ничего не умеет и не хочет уметь. Кто говорит больше всего о всеобщем равенстве, тот в первую голову себя ставит в особенное положение. Нехристи и хамы: отольются им наши слезы. Сколько лет поганят Россию, а ничего не выходит. Что ни возьми, все из кривых рук сыпется, расползается да разъезжается. Ничего путного не выйдет у антихристов на святой русской земле, будут еще, будут гореть в геенне огненной все, кто поднял руку против веры православной. Ни за что она не допустит оскорблений в адрес создателя, веры, не даст испортить окончательно мальчика. Кстати, по ее настоянию его крестили. Конечно, денег пришлось дать родителям, подарить кое-что из ценного... - Это, Андрей, глупость несусветная. Запомни, дорогой, если бы Бога не было, то не было никого нас. Впрочем, спорить не собираюсь. Нет Бога - пусть, значит, есть кто-то иной. Без Создателя нет жизни.
Люди не очень охотно ворошат прошлое, а если и ворошат, то редко делятся с кем-нибудь даже самыми яркими воспоминаниями. Разве что в разговоре. А вот член Союза писателей России Владимир Чистополов выплеснул их на бумагу.Он сделал это настолько талантливо, что из-под его пера вышла подлинная летопись марийской столицы. Пусть охватывающая не такой уж внушительный исторический период, но по-настоящему живая, проникнутая любовью к Красному городу и его жителям, щедро приправленная своеобразным юмором.Текст не только хорош в литературном отношении, но и имеет большую познавательную ценность.
Книга современного итальянского писателя Роберто Котронео (род. в 1961 г.) «Presto con fuoco» вышла в свет в 1995 г. и по праву была признана в Италии бестселлером года. За занимательным сюжетом с почти детективными ситуациями, за интересными и выразительными характеристиками действующих лиц, среди которых Фридерик Шопен, Жорж Санд, Эжен Делакруа, Артур Рубинштейн, Глен Гульд, встает тема непростых взаимоотношений художника с миром и великого одиночества гения.
Июнь 1957 года. В одном из штатов американского Юга молодой чернокожий фермер Такер Калибан неожиданно для всех убивает свою лошадь, посыпает солью свои поля, сжигает дом и с женой и детьми устремляется на север страны. Его поступок становится причиной массового исхода всего чернокожего населения штата. Внезапно из-за одного человека рушится целый миропорядок.«Другой барабанщик», впервые изданный в 1962 году, спустя несколько десятилетий после публикации возвышается, как уникальный триумф сатиры и духа борьбы.
Давным-давно, в десятом выпускном классе СШ № 3 города Полтавы, сложилось у Маши Старожицкой такое стихотворение: «А если встречи, споры, ссоры, Короче, все предрешено, И мы — случайные актеры Еще неснятого кино, Где на экране наши судьбы, Уже сплетенные в века. Эй, режиссер! Не надо дублей — Я буду без черновика...». Девочка, собравшаяся в родную столицу на факультет журналистики КГУ, действительно переживала, точно ли выбрала профессию. Но тогда показались Машке эти строки как бы чужими: говорить о волнениях момента составления жизненного сценария следовало бы какими-то другими, не «киношными» словами, лексикой небожителей.
Действие в произведении происходит на берегу Черного моря в античном городе Фазиси, куда приезжает путешественник и будущий историк Геродот и где с ним происходят дивные истории. Прежде всего он обнаруживает, что попал в город, где странным образом исчезло время и где бок-о-бок живут люди разных поколений и даже эпох: аргонавт Язон и французский император Наполеон, Сизиф и римский поэт Овидий. В этом мире все, как обычно, кроме того, что отсутствует само время. В городе он знакомится с рукописями местного рассказчика Диомеда, в которых обнаруживает не менее дивные истории.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.