Прусская ваза - [8]

Альбертъ кликнулъ свидѣтелей. Первый изъ нихъ, ремесленникъ, которому Ланицкій поручилъ отнести вазу въ ту залу, гдѣ находились горны, объявилъ, что онъ не отдавалъ ее обжигателю изъ рукъ въ руки, a напротивъ поставилъ вмѣстѣ съ другими фарфоровыми вещами на доску, лежавшую на столъ y самаго горна.

Альбертъ. Увѣренъ ли ты, что ваза поставлена была точно на доску, a не на столъ?

Свидѣтель. Увѣренъ. Это обстоятельство памятнѣе для меня отъ того, что я едва-было не уронилъ вазы на полъ. Оплошность моя сдѣлала меня осторожнъе: я взялъ вазу въ объ руки и бережно поставилъ ее на доску — на доску, a не на столъ!

Альбертъ. Довольно. Болѣе ничего не желаю отъ тебя слышать.

Кликнули другаго свидѣтеля. То былъ смотритель надъ горнами. Альбертъ спросилъ y него: видѣлъ ли ты этаго человѣка, который утверждаетъ, что ваза была поставлена имъ на доску, лежавшую на столѣ, близъ самаго твоего горна? И увѣренъ ли ты, что онъ точно поставилъ ее не на столъ, a на доску?

Свидѣтель. Видѣлъ и увѣренъ.

Альбертъ. Можешь ли сказать, почему ты такъ въ этомъ увѣренъ?

Свидѣтель. Я помню, что этотъ человѣкъ, ставя на доску свою вазу, воскликнулъ: ахъ! Фрицъ, я едва не разбилъ этой проклятой вазы въ дребезги! Вотъ она, въ цѣлости; прими ее отъ меня руками. Я оглянулся и увидѣлъ вазу, стоящую на доскѣ.

Альбертъ. Не можешъ ли вспомнишь какихъ нибудь другихъ оботоятельствъ?

Свидѣтель. Помню только то, что онъ сказалъ мнѣ: поставь эту вазу въ горнъ! на что я ему отвѣчалъ: еще не время! печь не совсемъ разгорѣлась! я поставлю ее вмѣстѣ съ другими.

Альбертъ. И такъ она не тотчасъ по принесеніи была поставлена въ горнъ?

Свидѣтель. Нѣтъ. Я сказалъ уже вамъ, что печь не довольно была разжжена.

Альбертъ. Сколько же времени стояла она на столѣ?

Свидѣтель. Не знаю, не могу опредѣлить этаго точно — десять, двадцать или тридцать минутъ; но не болѣе!

Альбертъ. Очень хорошо. Но въ эти двадцать или тридцать минутъ ты безъ сомнѣнія не спускалъ съ нее глазъ?

Свидѣтель. Напротивъ, милостивый государь, я не имѣлъ никакой нужды на нее смотрѣть: она стояла y мѣста.

Альбертъ. Но помнишь ли, гдѣ она стояла въ ту минуту, какъ ты пришелъ за нею для помѣщенія ея въ горнъ?

Свидѣтель. Помню! Она стояла не на доскѣ yже, a на столѣ.

Король сдѣлалъ выразительное движеніе рукою. Все общество обратило на него глаза. Альбертъ продолжалъ: не обманываешься ли? Подумай!

Свидѣтель. Не обманываюсь, милостивый Государь! Ваза была на столѣ, a не на доскѣ — это вѣрно.

Альбертъ. Теперь скажи мнѣ: входилъ ли кто нибудь въ твою горницу въ то время, какъ ваза стояла еще на доскѣ?

Свидѣтель. Не думаю. Тогда былъ часъ обѣда. Работники разошлись; я одинъ остался подлъ печи, для надзиранія за огнемъ.

Альбертъ. Но кто же поставилъ вазу на столъ?

Свидѣтель. Не знаю, только не я!

Альбертъ. Слѣдовательно кто нибудь другой? Подумай хорошенько.

Свидѣтель. Многіе могли входить въ горницу и выходить изъ нее, но я не замѣтилъ ни одного человѣка, будучи занятъ своимъ огнемъ… Но… погодите… кажется… такъ точно! Жидъ Саломонъ приходилъ спрашивать y меня, куда дѣвалась Софія Мансфильдъ? Онъ бралъ въ руки вазу, и онъ-то вѣроятно переставилъ ее съ доски на столъ. Онъ что-то говорилъ о надписи, о стихахъ… не могу имянно вспомнить, о чемъ! Я худо его слушалъ, будучи занятъ, какъ я уже сказывалъ, своимъ горномъ,

Альбертъ. Довольно. Поди.

Третій свидѣтель былъ женихъ Софіи. Мансфильфъ, задержанный по приказанію Фридриха въ Берлинѣ, и разлученный съ своею невѣстою при самомъ олтаръ Божіемъ. Онъ объявилъ, что видѣлся съ Софіею въ самый тотъ день, въ который, отдѣлавши свою вазу, она отдала ее обжигать на фабрику. Софія сожалѣла, что онъ, пришедши поздно, не могъ видѣть ея работы. Но я — продолжалъ свидѣтель — будучи въ великомъ нетерпѣніи, и надѣясь увидѣть вазу, прежде, нежели она поставлена будетъ въ печь, побѣжалъ на фабрику; y самаго входа встрѣтился со мною Жидъ Саломонъ, который, сказавъ мнѣ, что ваза уже въ печи, взялъ меня подъ руку, почти насильно повелъ съ собою, и началъ говорить о тѣхъ деньгахъ, которыя Софія поручила ему переслать въ Саксонію.

Альбертъ. Какія это деньги? Развѣ Софія занимала ихъ y Жида Саломона!

Свидѣтель. Напротивъ. Саломонъ долженъ былъ Софіи за нѣкоторыя картинки, писанныя ею на стеклѣ, по его заказу. Въ слѣдствіе ихъ договора, Жидъ Саломонъ обязанъ былъ пересылать эти деньги въ Саксонію къ родственникамъ Софіи, которыхъ она содержала своею работою.

Альбертъ. Точно ли эти деньги доставлены были родственникамъ Софіи?

Свидѣтель. Нѣтъ. Я третьяго дня получилъ отъ невѣсты моей письмо, въ которомъ она увѣдомляетъ меня, что Саломонъ ее обманулъ, и требуетъ, чтобы я принудилъ его заплатить ей деньги.

Альбертъ. Слѣдовательно Жидъ Саломонъ имѣетъ не весьма строгія правила честности. Но прежде не говорилъ ли онъ чего нибудь съ тобою о возвращеніи Софіи въ Саксонію?

Свидѣтель. Говорилъ, и не однажды. Изъ всѣхъ его разговоровъ могу заключить только то, что онъ весьма желалъ оставить ее въ Берлинѣ, дабы воспользоваться ея дарованіемъ. За недѣлю передъ тѣмъ, какъ Его Величество наименовалъ Софіину вазу Прусскою, я встрѣтился съ нимъ на улицѣ и сообщилъ ему надежду свою скоро возвратиться съ моею невѣстою въ Саксонію. Онъ нахмурился и отвѣчалъ: это еще не вѣрно.