Пруссия без легенд - [16]
Истинное объяснение превосходящего качества фридерицианской [29] армии вероятно состоит в другом. Следует рассматривать их в совокупности — изменения, которые усиленно происходили с 1720 года. До того времени рекрутирование солдат, как и повсюду, всецело основывалось на вербовке; солдаты были наемниками, часто иноземцами, часто асоциальными элементами. Отсюда также и частота дезертирства и бесчеловечность дисциплины. Совсем изжита эта практика в 18-м веке не была. Завербован в солдаты — возможно лучше сказать: принужден — такое все же еще существовало, однако во второй половине периода правления Фридриха Вильгельма I. вербование (поскольку оно стоило больших денег и вызывало большое недовольство за границей) было сначала дополнено мобилизацией, а затем она постепенно все более и более его заменила.
Это началось совершенно незаметно. Вначале только отдельные полки определенных округов, "кантонов", были назначены к внутренней вербовке, чтобы они не становились друг другу поперек дороги. После этого каждому кантону стало назначаться определенное количество рекрутов, и из этого, уже при Фридрихе Вильгельме I., развилась система, которая приблизилась к селективной воинской обязанности. Селективная, совсем еще не всеобщая. Городские жители вообще не призывались на военную службу, и в сельской местности имелось множество исключений: торговцы и ремесленники, образованные специальности, крестьяне-землевладельцы, новоселы, рабочие мануфактур раз и навсегда не трогались для военной службы, они добывали для государства другое, а именно — зарабатывали деньги и платили налоги. Но именно многочисленные исключения делали для не попавших в эти исключения, которые были свободны только лишь для "вербовки", уклонение от армии тяжелым, и потому вербовка внутри страны постепенно заменялась мобилизацией, а прусская армия все больше и больше становилась армией подданных страны. Естественно, что это создавало разницу в боевом духе.
Однако, кроме того, социальная структура сельской Пруссии изменялась характерным образом. (И в этом случае снова одно тянуло за собой другое). Постепенно образовалось такое состояние, при котором для крестьянских сыновей, которые не были наследниками хозяйства, стало само собой разумеющимся становиться солдатами. А для юнкеров, которые не были наследниками имений, становиться офицерами. Естественно, что это усиливало влияние юнкеров: юнкеры теперь, кроме того, что они были хозяевами своих крестьян, становились теперь и военными начальниками. В то же время это смягчило противоречия между королевской властью и юнкерами: в качестве офицеров юнкеры становились государственными служащими — и они находили в этом вкус. В свою же очередь, государство находило вкус в том, чтобы иметь в среде юнкеров надежный источник офицерского состава. Фридрих Вильгельм I. вступал еще по стародавнему образцу в длительную борьбу со своими сословиями ("сословиями" в Пруссии называли всегда в основном юнкеров). Известно его высказывание по поводу налогового столкновения в Восточной Пруссии: "Я разрушаю юнкерам их власть; я иду к своей цели и укрепляю свой суверенитет, как скала". Совсем иначе вел себя Фридрих Великий, который в конце концов совершенно освободил юнкеров от налогов: "Ведь это их сыновья защищают страну, оттого порода их столь хороша, что они во всех отношениях сохранились и стали заслуживающими уважения". Благородный прусский офицерский корпус стал таким образом мостом, на котором сошлись королевская власть и юнкерство: оба теперь на государственной службе, на службе у военного государства.
Это заключение мира между королем и "сословиями" — нечто заслуживающее внимания, поскольку тем самым Пруссия в 18-м веке являла собой исключение. В других местах повсюду борьба все еще обострялась. Конечно же, мир имел свою цену. С полным правом о классической Пруссии можно сказать, что государство стояло на двух неодинаковых ногах: в городах его власть простиралась вплоть до последнего бюргера; в сельской же местности только до ландрата [30], который, хотя и был государственным служащим, однако всегда назначался из местной аристократии, и в определенном смысле был связующим звеном между государственной властью и властью юнкеров. Ниже ландрата король мало чего мог добиться на селе. Юнкера из своих имений сами правили как маленькие короли.
Также говорили, что прусский мир между королевской властью и юнкерством был заключен на спинах крестьян. Но если посмотреть пристальнее, для крестьян в отношении юнкерства собственно ничего не менялось. Их сыновья на практике теперь стали, как и сыновья юнкеров, военнообязанными. Это для обоих сословий было новой нагрузкой, но по прошествии некоторого времени давало и тем, и другим новое чувство самооценки и чести. В остальном же все оставалось, как и прежде. Отношения между юнкерством и крестьянами со времен колонизации были одинаковыми. Оба сословия были пришлыми на эту землю, часто уже вместе (рыцари со своим эскортом) и получали землю одновременно: рыцари — свои рыцарские имения, крестьяне — свои крестьянские хозяйства. Верно то, что крестьянские семьи должны были работать вдвойне: самостоятельно в своих собственных хозяйствах и вдобавок к этому, как барщинные в юнкерских поместьях. Так было с самого начала, и так оставалось до 19-го века. Жизнь крестьянина в Пруссии была тяжкой, как и повсюду. Однако примечательным фактом является то, что большая немецкая крестьянская война 16-го века остановилась перед колонизируемыми землями, и также то, что в 17 и в 18 веках в Бранденбурге и в Пруссии на земле не было никакой ощутимой классовой борьбы, а также никаких массовых исходов и бегства из деревни — все это разразилось лишь после неудачного освобождения крестьян при Штайне, когда из барщинных, но владевших землей крестьян часто получались свободные, но не имевшие собственности батраки. Прусская аристократия в противоположность французской, австрийской или даже польской не была городской или придворной аристократией, а была она самостоятельно работающей сельской аристократией, которую знатные особы в империи часто поэтому рассматривали как "мелких помещиков"
