Prudentia - [84]

Алафрид недоуменно приподнял бровь.

– Что?

– Пал при штурме Арбории. Почти в самом его начале, под юго-восточными воротами.

– Лангобарды?

– К несчастью, благородный рыцарь стал жертвой нелепой случайности. Сбой бортового респондера. Кто-то из его собратьев случайно выстрелил ему в спину, приняв за врага. В том кошмаре, что творился под юго-восточными воротами, это неудивительно. Настоящий хаос.

Гримберт ощутил, как на грудную клетку наваливается тяжесть – мертвая тяжесть могильного камня. Это было похоже на ту перегрузку, что он испытал от снарядов, вися в коконе амортизационной паутины. Только в этот раз звон в ушах не проходил куда дольше.

«Демон. Проклятый хитрый демон. Господи, вложи в мою руку огненный меч – и я выпущу ему кишки прямо здесь. Разделаю как курицу, наслаждаясь тем, как он заливает пол своей вонючей смрадной кровью…»

– Маркграф Гримберт!

– Что? – Он подавил желание затрясти головой, чтобы выбросить этот комариный звон.

Это было похоже на наваждение, на безжалостный кошмар, который вдруг вырвался из мира сновидений в явь и принялся терзать его. План – весь хитроумный, в мелочах разработанный, скрупулезно высчитанный план – рассыпался под пальцами. Хуже того – оборачивался против него самого.

Он медленно соскальзывал в могилу, которую сам вырыл для графа Женевы.

– Маркграф Гримберт, вы хотите добавить что-то к уже сказанному?

Гримберт встрепенулся. В груди, на миг окатив сердце теплой волной, заерзала надежда. Он выберется. Ситуация складывается паршивая, но он выкарабкается. Ему надо лишь сосредоточиться, чтоб обрести ясность взгляда. Он мгновенно увидит слабые точки у обвинения, найдет способ обратить их в свою пользу и методично, шаг за шагом, разгромит их всех. Он – маркграф Гримберт, он занимался этим почти всю жизнь. Строил сложные планы и кропотливо их воплощал. И вовсе не случайно его прозвали Пауком из Турина. Может, это не самое почетное прозвище, о котором может мечтать рыцарь, но оно хорошо напоминает его врагам, отчего они испытывают страх.

Гримберт прочистил горло, стараясь придать сведенным судорогой губам подобие улыбки.

– Только то, что все это – сговор, предпринятый моими недоброжелателями с целью очернить мое имя. Возможно, между мной и квадами в самом деле возникло некоторое недоразумение, но заверяю вас, оно было следствием трагической путаницы, но не умысла. Как верный вассал его императорского величества я решительно отметаю все обвинения в мятеже.

Алафрид перебрал тонкими пальцами несколько пергаментных листков, лежащих на столе перед ним. Гримберту показалось, что сенешаль делает это без всякого смысла, просто для того, чтоб потянуть время.

– Отметаете, значит… Очень хорошо. Мятеж – очень серьезное обвинение, я не вправе выносить приговор на основании сомнительных показаний. Кроме того, связь во время штурма действительно сильно барахлила, что породило много недоразумений. Однако…

Гримберт вдруг ощутил, как тревожно качнулось сердце. Что-то переменилось в тоне сенешаля. И не в лучшую, черт возьми, сторону.

– …однако я располагаю доказательством того, что ваш поступок был злонамерен. Что вы тайком сговорились с одним из еретиков, лангобардом по имени Клеф, имея целью заговор против короны и христианской веры. Нет, я не обвиняю вас в ереси, в противном случае ваше дело разбирал бы суд Святого Престола. Я обвиняю вас в измене и мздоимстве. Этот Клеф щедро заплатил вам, маркграф, за ваше предательство. Двадцать тысяч венецианских цехинов, если не ошибаюсь. Это была плата за пролитую вами кровь невинных.

– Что?

Спешно возводимые планы разваливались, как глиняные дома под обстрелом тяжелых осадных орудий. Кирпичи лопались прямо в руках, оставляя кровоточащие порезы и хрустящую на зубах пыль. И каждый раз, когда ему казалось, что ему удалось восстановить равновесие, следовало новое попадание.

– Это не измышление, господин маркграф. Эти показания предоставлены суду надежным свидетелем, который лично подтвердил факт сговора.

Гримберту показалось, будто он наяву видит двадцать тысячи золотых кругляков, дробно подпрыгивающих на каменном полу. Каждый из них слепил его, точно прожектор. Господи, как же тяжело дышать… Как они вообще могут сидеть тут, в этом наполненном миазмами каменном мешке, стиснутые тяжелым бархатом, почему не откроют окна или дверь…

– Я… Никакого золота… Я… Кто этот человек? Назовите мне имя. Я вызову его на поединок, а если он откажется – перережу глотку, как грязной свинье!

Во взгляде Алафрида вдруг мелькнуло что-то вроде сочувствия. Будто к окулярам по ту сторону холодных глаз сенешаля на какой-то миг приник настоящий Алафрид. Дядюшка Алафрид, который любил беззлобно бранить его за шалости и то и дело отчитывал, напоминая о рыцарских добродетелях. Только длилось это всего миг.

– Гунтерих, ваш кутильер. Старший оруженосец.

* * *

В висках заскрежетало, словно в них вкручивали огромные ржавые болты. Гримберт обнаружил, что не может выдохнуть уже набранный в грудь воздух, тот оказался заперт в легких, разъедая их изнутри.

– Гу…

– Он выдал вас, господин маркграф. Раскрыл ваши черные замыслы императорскому суду. Конечно, в некотором смысле он поступил предосудительно, поскольку пошел против клятвы верности своему господину, но… Я думаю, все присутствующие здесь согласятся, что в данной ситуации это едва ли можно считать грехом. Благородный Гунтерих поступил так из желания содействовать справедливости, как и полагается доброму христианину.