Пруденс - [49]

— Но это все же лучше, чем не в раю, — сказал Туз. — Мне очень жаль. Должно быть, тебе было нелегко с ним.

— Да, не слишком весело. В какой-то степени это напоминало непрекращающийся кошмар, в котором, однако, последствия уже не так неприятны, как начало. Похоже на историю с Красной Королевой из «Алисы в Зазеркалье», уколовшей палец: сначала боль, а потом уже укол.

— И последующие уколы уже ничего не могли изменить в создавшемся положении, — досказал за меня Туз. — Я хочу заказать себе еще бренди. Не желаешь присоединиться?

Потом мы несколько часов гуляли по галечному пляжу. На берег с шумом накатывали волны, а над нашими головами кружили и жалобно кричали чайки. Внезапно я посмотрела на Туза, и мое сердце замерло в груди от восторга, так он был красив: лицо разгладилось, мрачное выражение исчезло, черные волосы слегка растрепались на ветру.

— Ты так долго молчишь, — заметил Туз. — О чем ты думаешь?

— Я… — я запнулась. — Я думаю о том, как здесь здорово и как мне не хочется снова возвращаться на работу к моему противному старому боссу.

— А сколько ему лет?

— Он уже совсем старый, — не подумав, заявила я. — Ему должно быть уже тридцать. — Тут до меня дошло, что я ляпнула. — Ой, я имела в виду… Ну, я просто называю его моим «старым боссом», как некоторые мужчины называют своих жен «старухами», когда они еще совсем молоды. Вот что я имела в виду.

— Понимаю, — сухо отозвался Туз.

Вернувшись к машине, мы еще несколько минут смотрели на море. «Господи, — молилась я про себя, — ну подскажи ему поцеловать меня». Но Бог не внял моим молитвам. Туз закурил сигарету.

, — Я приезжал сюда с Элизабет незадолго до ее гибели, — неожиданно сказал он. — Был чертовски холодный день, но ей было не привыкать к холоду. Я всегда держал для нее в запасе перчатки — она имела привычку терять их. А дома она набила одиночными перчатками целый ящик в комоде, потому что ужасно не любила выбрасывать вещи, которые дарил ей я.

Я почувствовала, как мои глаза наполнились слезами.

— Ты до сих пор тоскуешь по ней?

— Быть вдовцом — чертовски неприятно. Это похоже на рану, полученную на войне — вроде зажила, но все время напоминает о себе. — Я видела, как Туз сдерживает себя и осторожно подбирает слова. — Это вгоняет в депрессию. Когда встречаешься со старыми друзьями, сразу вспоминаются времена, когда мы веселились с ними вдвоем. Начинаешь избегать встреч со счастливыми семейными парами — невозможно смотреть на их счастье. Чувствуешь, как разрастается ожесточенность и безразличие к окружающим. А сострадание только унижает. Все время кажется, что все тебя жалеют и опекают.

Я взглянула на Туза, на его прекрасное сильное лицо. Его глаза грустно смотрели из-под широких бровей. Сейчас он был совсем не похож на тот образ, который сложился у меня после нашей первой встречи. У него оказалась гораздо более сложная натура, и гораздо более уязвимая, хотя он, возможно, этого и не осознавал.

— И испытываешь чувство вины перед ней, если забываешь обо всем хотя бы на некоторое время.

— Но ты не можешь отрекаться от женщин.

— А я и не отрекаюсь, ведь прошло уже два года. Естественно, у меня были случайные романы. Но когда встречается такая любовь, как у нас с Элизабет, случайных встреч недостаточно, чтобы заполнить образовавшуюся в душе пустоту. Но, с другой стороны, когда полностью отдаешься кому-то еще, опять возникает чувство вины.

Туз отбросил окурок и сел в машину. Внезапно сильно похолодало. Солнце уже опускалось, его яркий диск просвечивал между стволами сосен, когда мы ехали домой. По радио передавали «Ноктюрн» Шопена. Неожиданно перед машиной через дорогу низко пролетела черно-белая птица — сорока. Я начала быстро оглядываться по сторонам в поисках ее товарок: по народной примете увидеть одну сороку — к несчастью, а двух — к радости. В последнее время у меня было достаточно несчастий, и не помешало бы получить хоть чуточку счастья. Но вокруг не было видно ни одной птицы.

— Не устала? — спросил Туз.

— Нет, я себя великолепно чувствую.

— Тогда скоро остановимся и немножко выпьем.

Через час я сидела в небольшом придорожном баре с огромным бокалом сухого мартини в руке и ощущала какое-то счастливое оцепенение.

— Я хочу поблагодарить тебя за этот божественный день.

Туз улыбнулся.

— День еще не закончился. Здесь хорошо кормят. Не хочешь задержаться на ужин?

— С превеликим удовольствием, — ответила я.

— Тогда подожди немного, я пойду позвоню домой.

Я сидела и таяла от счастья. Но мои сладкие мечты были грубо развеяны действительностью.

— Боюсь, нам не придется здесь поужинать, — сказан Туз вернувшись. — После нашего отъезда неожиданно приехала парочка старых приятелей, и теперь они ждут не дождутся нашего возвращения. Поужинаем где-нибудь недалеко от дома, я попросил Джека заказать столик.

Мы неслись по темной узкой дороге на пределе дозволенной скорости. Передние фары освещали то каменные стены, то заросли пожухлого папоротника вдоль дороги. Из приемника, прорываясь сквозь шум мотора, доносилась мелодия симфонии «Си-минор» Шуберта. Я сидела, сжавшись, на своем сиденье и пыталась подавить чувство горького разочарования. Вот так, не будет никакого уютного уединения, снова соберутся все Малхолланды да еще пара приятелей Туза, которые поглотят все его внимание, разговаривая с ним о политике через мою голову. Я посмотрела на Туза, и мне показалось, он тоже сильно расстроен. Да, та прекрасная интимная атмосфера, которую мы так любовно создавали весь день, развеялась как дым. «Это все из-за проклятой сороки», — с ненавистью подумала я.