Прозрение. Спроси себя - [39]

Дмитрий Николаевич купил талон, но уйти не торопился. Торчал у окошка, где мужчины сдавали телеграммы, и оттуда поглядывал на девушку.

Расположившись, словно у себя дома, она спокойно и независимо занималась своим делом. Все писала, писала…

Вряд ли она сочиняла письмо. Зачем тогда раскрытая книга?

Настенные часы показывали четверть десятого. В одиннадцать почта закрывалась — об этом напоминала табличка, висевшая у входа.

Уже последний посетитель покинул почту, и Дмитрий Николаевич понял, что пора уходить. Но уйти не мог. Тогда он взял телеграфный бланк, сел за стол и сделал вид, что мучается над текстом.

Девушка никак не отреагировала на его соседство. А он беспокойно озирался на нее — ведь оставалось уже несколько минут до закрытия. И вдруг она спросила:

— Простите, вы случайно не знаете, что такое эманация памяти?

— Случайно знаю… Это когда долго помнится запах, возрождающий картину, эпизод прошлого.

— Спасибо… — И тут же спохватилась: — А это точно?

— Вполне. Почему вы здесь изучаете эти вопросы?

— Просто негде. В общежитии шумно. А тут вечером почти никого. Уютно. Настольная лампа. У меня сессия на носу.

Он смотрел, как ярко синели ее глаза, когда она поворачивалась к свету.

Через год играли свадьбу…

— Вот вы где прохлаждаетесь, — сказал Хромов, найдя Дмитрия Николаевича. — А мы всполошились. Нет вас и нет. Останин даже к реке побежал.

— Это он выпил больше положенного.

— Устали? — спросил Хромов, чувствуя что-то неладное. — Может, чайку с медом попьем?

— Я посижу еще, — ответил Дмитрий Николаевич.

«Я не имел права жениться. Мне нельзя было иметь семью».

Категоричность суждения можно было смягчить и перевести в вопрос. Но Дмитрий Николаевич сознательно твердил себе это — он слишком любил жену, чтобы сейчас щадить себя и оправдывать. Осенью сорок седьмого года Ярцевых стало двое: он и Елена.

Любовь завязывалась осторожно, медленно. Порой от встречи до встречи проходили недели.

Внезапное и все крепнувшее чувство, охватившее Дмитрия Николаевича, проверялось долго.

Никто из них не торопил события, понимая, что время — их союзник.

Однажды они решили кутнуть — пообедать в «Арагви».

Им повезло, был свободен маленький столик в углу. Здесь было уютно. Подошел молоденький официант. Подавая карточку-меню, доверительно пообещал:

— Для вас — все, что пожелаете. Даже «Хванчкара» есть…

Елена тогда спросила:

— Митя, если не секрет, отчего вы не женаты? Или в паспорте — штампик о разводе?

Он знал, что рано или поздно возникнет такой вопрос.

— Посудите сами, — сказал он. — Работа на стройке. Койка в общежитии. Потом учеба. Рабфак. Институт. Районная больница. Через два года новая больница. И снова учеба. Курсы. А там четыре года войны. И вот мне уже скоро тридцать пять…

— Зато кое-что сделано для бессмертия, — подхватила Елена.

— Время бежит быстро. Не успел ни жениться, ни развестись.

— Вы так рассказали, будто заполнили анкету в отделе кадров. Все дотошно правильно. Но, кроме работы, учебы, была и другая жизнь. Неужели никто из женщин не нравился? Я, например, на втором курсе умирала от любви к одному студенту. Была готова тащить его в загс. Но он утонул…

— Нет, Леночка… — Ему надо было погасить овладевшее им волнение. — У меня было по-другому. Поздно, в восемнадцать лет, пришлось рождаться как бы второй раз. Надо было наверстывать упущенное. Вот и зажал себя, оставив все на потом. А когда пришел живым с войны, опять все начинал заново. И жизнь, и работу…

Елена не обратила внимания на точно обозначенный срок второго рождения. У каждого по-своему складывается жизнь.

Но он заметил свою оплошность и упрекнул себя за неосторожность. Хотя тут же подумал в оправдание, что многие люди говорят так же, есть даже поговорка про то, что человек рождается дважды.

Когда знакомство перешло в близость, Дмитрий Николаевич напрочь откинул от себя все прокловское. Он сказал себе, что получил это право — и на войне, где не щадил своей жизни, и потом, на своей работе.

И все-таки страх не отпускал Дмитрия Николаевича. Ему казалось, что, расскажи он Елене обо всем случившемся, она не станет разбираться в психологических тонкостях и, не раздумывая, отвернется от него.

Боясь потерять Елену, он и сказал себе — Проклова не было.

Столкнулись страх и совесть. Страх оказался сильнее, рождая отговорку: «К чему терзаться? Нельзя жить только горем».

А совесть прикрывалась и тем еще, что все прокловские следы давно затерялись в болотах Полесья… Он — Ярцев.

Все было решено, взвешено. Только одного не взял в расчет Дмитрий Николаевич — что был тогда в избе паренек и они запомнили друг друга.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Когда Федор зашел в комнату заведующего домом инвалидов, то увидел незнакомого человека. Настороженно сказал:

— Просили прийти… Крапивка Федор Назарович.

— Здравствуйте, — приподнялся незнакомец и, протянув руку с сильными, просто-таки железными пальцами, представился: — Следователь по особо важным делам Вячеслав Александрович Ледогоров, из Москвы. — И показал красную книжечку с надписью: «Прокуратура СССР». — Как себя чувствуете после операции?

— Нормально. Хожу без поводыря… — И торопливо, грубо спросил: — По какому делу я понадобился?