Прозрачные предметы - [11]

— Сидите, ради бога, — сказал Хью, — я с удовольствием подожду под деревом, в тени, — без тени я пропаду. Никогда не думал, что в горах может быть так жарко.

Но тут все тело мадам Шамар так дернулось, что деревянная рама шезлонга издала почти человеческий крик. В следующее мгновение она приняла сидячее положение, двумя ногами упершись в землю.

— Всё в порядке, — объявила она и поднялась, теперь облаченная в яркую махровую простыню, с внезапностью чудесной метаморфозы. — Пойдемте, я угощу вас холодным напитком и покажу свои альбомы.

Напиток оказался тепловатой водой из-под крана с ложкой домашнего земляничного варенья, слегка им замутненной и поданной в высоком граненом стакане. Альбомы, четыре пухлых тома, лежали на приземистом круглом столике в ультрасовременной гостиной.

— Теперь я оставлю вас на несколько минут, — сказала мадам Шамар и стала тяжело и энергично подниматься у него на глазах по скрипучим ступеням на такой же насквозь просматриваемый второй этаж, где виднелась кровать сквозь приоткрытую дверь и биде — сквозь еще одну. Арманда говорила, что этот поздний образец зодчества ее отца — настоящий шедевр, привлекающий туристов из самых дальних стран, таких как Родезия и Япония.

Альбомы были столь же откровенны, как дом, хотя и не производили такого гнетущего впечатления. Серии с Армандой, исключительно интересовавшие нашего voyeur malgré lui[13], открывались фотографией покойного Потапова на восьмом десятке, выглядевшего весьма элегантным, с белесой бородкой клинышком, в китайской домашней блузе, близоруко осенявшего мелким крестным знамением невидимую новорожденную в омуте колыбели. Снимки не только демонстрировали все фазы прошлого Арманды и все достижения любительской фотографии, но и сам ребенок являлся в различных состояниях неприкрытой невинности. Ее родители и тетки, с их неутолимой страстью к идиллическим фотоэтюдам, верили в то, что десятилетняя девочка, мечта создателя Алисы, имеет такое же право на абсолютную наготу, как младенец. Гость соорудил баррикаду из альбомов, чтобы заслонить пламя своего интереса от случайного взгляда с лестничных ступеней, и несколько раз возвращался к снимкам маленькой Арманды в ванне, прижимающей слоноподобную резиновую игрушку к сияющему животику или стоящей вертикально, с ямочками на ягодицах, в ожидании намыливания. Очередное откровение незрелой припухлости (ее срединная линия едва отличима от прямой травинки рядом с ней) было предъявлено на фотографии, где она, голенькая, сидя на траве, причесывает залитые солнцем волосы, широко раздвинув, в ложной перспективе, стройные ножки великанши.

Он услышал звук спускаемой воды наверху и, виновато вздрогнув, захлопнул толстый альбом. Его подпрыгнувшее к горлу сердце смиренно ретировалось, сердцебиение затихло; но никто не спустился с инфернальных высот, и он опять, тяжело дыша, вернулся к глупым картинкам.

К концу второго альбома фотография обзавелась цветом, чтобы воспеть животрепещущий покров ее подростковой линьки. Она представала в цветастых платьицах, фасонистых брючках, теннисных шортах, пестрых купальниках, в кричащей зелени и голубизне аляповатой палитры. Он открыл для себя изящную угловатость ее загорелых плеч, длинный изгиб ее бедер. Узнал, что в восемнадцать лет поток ее светлых волос достигал поясницы. Никакая брачная контора не могла предложить своим клиентам такой разработки темы одной отдельно взятой невесты. В третьем альбоме узнал, с радостным чувством возвращения домой, фрагменты окружающей обстановки: лимонно-желтые и черные подушки на диване в дальнем конце комнаты, бабочку махаон, распластанную на планшете из папье-маше на каминной полке. Четвертый, незаконченный, начинался в блеске самых непорочных ее образов: Арманда в розовой нейлоновой куртке, Арманда, лучащаяся, как ювелирное изделие, Арманда, летящая на лыжах в сахарной пудре.

Наконец-то со второго этажа прозрачного коттеджа стала спускаться мадам Шамар, вразвалку, с подрагиванием желеобразной руки, сжимающей перила. Теперь она была одета в летнее платье, перегруженное оборками, словно тоже прошла, как и ее дочь, сквозь серию метаморфоз.

— Сидите, сидите! — воскликнула она, простирая к нему свободную руку, но Хью сказал, что он, пожалуй, пойдет.

— Скажите ей, когда она вернется со своего ледника, что я крайне разочарован. Скажите, что я проживу неделю, две-три недели в унылой гостинице «Аскот», в жалкой деревушке Витт. Скажите, что я ей позвоню, если она не позвонит мне. Скажите ей, — говорил он, давно спускаясь по скользкой тропинке мимо кранов и экскаваторов, застывших в золоте раннего вечера, — скажите ей, что моя жизнь отравлена ею, двадцатью ее сестрами, маленькими ее предшественницами, я погибну, если не получу ее.

В любви он все еще был простаком. Можно было сказать этой вульгарной толстухе мадам Шамар: как вы смеете выставлять напоказ вашего ребенка перед чувствительными незнакомцами? Но наш Персон смутно полагал, что все это — образчик современной нескромности, принятой в среде мадам Шамар. Какой, черт возьми, среде! Мать этой дамы была дочерью сельского ветеринара, так же как и мать Хью (единственное совпадение, ничего, впрочем, не значащее во всей этой грустной истории). Убери свои картинки, безмозглая нудистка!