Прозрачные леса под Люксембургом - [64]

– То есть, как я понимаю, – перебил Леха, – печатать вы это не будете?

Вера Николаевна снисходительно улыбнулась, подавляя страдальческую гримасу.

– Вы член Союза писателей?

– Нет.

– Наша газета печатает только членов Союза.

– Зачем же вы взялись читать?

– Я полагала, что вы нуждаетесь в теоретическом разборе.

– Теоретическому разбору я шесть лет подвергался в институте. А потом, как вы собирались все это разбирать, если даже не дали себе труда вчитаться…

– Вы что, молодой человек, оскорблять меня пришли?

– Нет, – голос Лехи зазвенел, – это вы позволяете себе хлопнуть дверью, выйти перед автором в трико и галошах, но это дело привычное. Кто я для вас? Смешно и время тратить.

С Веры Николаевны постепенно слетал литературный лоск.

– Я вас не звала, – взвизгнула она, окончательно теряя в себе редактрису.

На этот визг распахнулась дверь, и несколько любопытных сотрудниц выглянули в коридор.

– Я к вам тоже не на крыльях летел, – устало сказал Леха. – Вершители судеб! Представляю, сколько надежд разбилось о ваши желудки, набитые пирожными…

– Да он просто хам! – взвилась одна из сотрудниц.

Он спускался этажом ниже, к лифту, а вслед ему, стараясь перекричать друг друга, голосили редакторши:

– Писатель!

– Кто его вообще пустил?!

Леха вошел в лифт и, когда закрылись двери, развернулся, коротко и сильно ударил в переборку дверей. Пластиковая стенка треснула, лифт дернулся и остановился.

– Большой литературный бомонд закончен, – сказал он, сел на пол и захохотал.

Вызволили Леху дежурные слесари.

Когда они открыли двери лифта, Леха спал, сидя на полу и положив голову на руки.

– Эй, – позвали его, – приехали.

Леха открыл глаза.

– Как сладко спалось. Впервые за все время.

Он поднялся, вышел из лифта, оглядел сумрачные, недовольные лица слесарей.

– А не карябнуть ли нам по этому поводу? – и, приоткрыв сумку, показал горлышко бутылки. – Медицинский, между прочим…

– А где? – оживились слесари.

Леха огляделся – кругом был мрамор редакции.

– Здесь, – он кивнул на лифт.

– Логично, – согласился один, выуживая из кармана спецовки табличку «Лифт не работает».

– А стакан? – спросил Леха.

– Найдется, – отозвался второй. Он достал пластмассовый походный стаканчик и половинку луковицы. – Мы как раз приняли, пока с тобой канителились.

Повесив на лифт табличку, они зашли внутрь и закрыли двери. Сковырнув пробку, первый слесарь нацедил в стаканчик и протянул Лехе.

– С освобождением.

На дне оставалось немного.

Сидели на полу, курили, по возможности вытянув ноги. Первый слесарь нажал на кнопку, и лифт поднялся еще на этаж.

– Шестой, – сказал он. – Последний.

Леха разлил остатки.

– За шестой этаж, – произнес он.

– Здание невысокое, жаль, – недовольно протянул второй слесарь.

– Жаль, – согласились с ним остальные.

Допили остатки. Леха отставил бутылку в сторону, но второй слесарь прибрал ее, положив в бездонный карман спецовки.

– Двадцать копеек, – заявил он, – не баран чихнул.

– Сколько вы тут получаете? – спросил Леха.

– А! – первый слесарь махнул рукой. – Слезы.

– Поехали со мной на Север, – предложил Леха, – что вы здесь киснете. Зарплата – по штуке чистыми. Баня, бильярд, столовая – ешь не хочу…

– На Севере лифтов нет, – сказал первый.

– А в шахте?

– В шахте есть, – не стал спорить первый.

– Я не поеду, – отказался второй.

– Почему?

– У меня попугай.

– Поедешь с попугаем.

– Он замерзнет.

– Замерзнет? – спросил первый Леху.

Леха кивнул утвердительно.

– Ну, отдай кому-нибудь…

– Не-е… Он у меня один. И я у него один.

– Тогда споем, – предложил первый. – Я начну – вы подпевайте. Я когда-то пел в хоре мальчиков…

– Мальчик! – заржал второй.

– «Выхожу один я на дорогу, – затянул первый – голос у него и в самом деле был, – сквозь туман кремнистый путь лежит…»

– Блестит…

– Ну, блестит… «Ночь тиха…»

– «Пустыня внемлет богу…» – подхватил второй.

– «И звезда с звездою говорит…» – присоединился Леха.

Пели пьяно, навзрыд – все трое.

Леха валялся на кровати в куртке, кепке, брюках, одном ботинке. Тома, укутавшись в платок, ходила по комнате, не решаясь разбудить его.

– Леш, Алеша… – наконец, позвала она.

– У-у, – промычал Леха.

– Проснись, милый, а…

– Отвяжись, Том…

– Звонил Митя…

– Какой еще Митя?

– Женин муж. Ты оставлял телефон.

– Ну?

– Женя отравилась.

Леха приподнялся, сел на кровати, стянул с головы кепку, запустил в угол.

– Ты что, Том?

Она смотрела на него печально.

– Она жива, слава Богу. Не надо бы тебе пить, Леш…

– Ну что ты, Жень?..

В больничном халате не по размеру, сдавшая, неприбранная, с темными провалами под глазами Женька была похожа на подстреленного галчонка.

– Что, Леш? Устроила спектакль? Знала, что все обойдется? Знала… Участия захотелось, нежности… Я теперь свободна. Перейду на бублики, заберу сына.

– Я вам буду стипендию высылать.

– Милый ты мой Комарик… Когда ты рядом – мне спокойно. В тебе есть надежность… Я некрасивая?

– Красивая, – он поцеловал ее волосы. – Хочешь, я тебе с Севера мужика привезу дремучего, непорочного?

– Нет, – сказала Женька серьезно, – я теперь работать буду. Сяду за стол и буду работать, работать… Я же способная?

– Ты умница.

– Умница…

Она шла по больничному вестибюлю к дверям, замазанным пожелтевшей краской. Обернулась – худая, угловатая.