ПрозаК - [99]

Птица-Димка все еще хлопает крыльями, а Наташка уже подходит к его сестре Светке. Кладет руку ей на плечо, и Светка тут же отмирает, начинает изображать девчонку-модницу, которая крутится-вертится перед зеркалом, невидимую пышную-юбку-до-пола расправляет, а потом вдруг — раз, и превращается в кошку. Она не мяукает, потому что так нельзя, все нужно показывать молча, но сразу видно, что в кошку превратилась: вытягивает руку, как лапу, вылизывает длинным розовым язычком, изгибается грациозно, довольная собой, а потом — цап лапкой собственный невидимый хвост, и ну кружиться!

Светке-кошке уже не до нас, она увлечена новой игрой, охотится на собственный хвост. Хорошая из Светки вышла кошка, веселая, мне бы домой такую, да родители не разрешают. Говорят: а как в отпуск ездить? Как будто кошка сама без нас месяц не может прожить. А она еще как может! Живут же некоторые кошки всю жизнь во дворе без всяких хозяев, и ничего им не делается…

Наташка идет дальше, оживляет поочередно обеих Маринок, и рыжая показывает, как лягушка превращается в принцессу (у нее очень смешно вышло), а Марирнка из пятого подъезда — как старушка становится маленькой девочкой, и это совсем не смешно, зато очень красиво и даже немножко страшно. А я, тем временем, окончательно принимаю решение: стану деревом. Все равно ничего больше в голову не приходит. И скорей бы уже Наташка меня оживила: ясно, что и как показывать, да и нос чешется, терпеть невозможно.

Но Наташка отходит от меня все дальше, и теперь теребит Ленку Олейниченко. Ленка показывает, как Колобок (катится по траве, кувыркаясь через голову) превращается в гусеницу (теперь она вытянулась и ползет — не по-пластунски даже, а вот как самая настоящая гусеница, изгибаясь всем телом). Ленка обычно не очень интересно придумывает, зато она занимается художественной гимнастикой, и как она кувыркаться-изгибаться, конечно, никто больше не умеет. Здорово у нее получается! Наверное, ей и водить потом. Я так думаю, Наташка именно ее выберет.

Хоть бы она теперь ко мне подошла! Но Наташка идет оживлять Игоря, а я, чтобы забыть про нос, который чешется все сильнее, начинаю представлять себя деревом, заранее. Если я дерево, у меня должны быть корни, а как это показать, я не знаю. Зато могу очень хорошо представить себе, какие у меня длинные корни, они растут глубоко-глубоко под землей, так что я не смогу сдвинуться с места, даже если очень захочу, даже если мама вернется с работы и позовет меня обедать, все равно не смогу сделать ни шагу, потому что у меня теперь корни. Я здорово себе это представляю, даже больно немножко стало, потому что один корешок кто-то грызет. Наверное, мышка, или даже целый крот. Если бы жук какой-нибудь, мне бы, наверное, только щекотно стало: я же большое дерево!

Игорь показывает, как солдат (марширует, стреляет из невидимого ружья) превращается в собаку. Когда он по-собачьи задрал ногу на дерево, Сережка не выдержал и заржал. Наташка смотрит на него, головой качает укоризненно. Сидеть Сережке без следующего задания! А мне почему-то совсем не смешно, и нос у меня больше не чешется, потому что деревья никогда не смеются, и носов у них, то есть, у нас нет. Если бы еще корешок никто не грыз, совсем хорошо было бы. Но и так ничего, можно жить. Когда зуб болит, в сто раз хуже!

Игорь еще бегает на четвереньках, с высунутым языком, а Наташка уже идет оживлять Сережку — раз уж все равно засмеялся, пусть показывает свое задание. Но он как раз ничего толком не придумал: сначала втянул щеки и живот, а потом надул. И что с того, спрашивается? Наташка тоже не понимает, и вообще никто не понимает.

— Это человек был худой, а потом быстро потолстел, как дядя Жора после больницы. Это тоже такое превращение, даже мама говорила: "Во что он превратился?" — обиженно объясняет Сережка и с независимым видом идет к качелям, как будто бы не играет больше с нами. Но понятно ведь, что одно-два задания пропустит и вернется. Мы же вон как разыгрались!

Наташка идет к очкастой Таньке, а я даже радуюсь. Я больше не хочу, чтобы Наташка ко мне прямо сейчас подошла, мне уже нравится быть деревом, я теперь хочу побыть деревом подольше.

У меня та-а-а-акие корни! Только как это всем показать, непонятно. Зато понятно, как надо будет показывать ветки. Ветки можно изобразить руками. Хотя, конечно, руки только две, а я, если уж стану деревом, то таким, у которого очень много веток. Большим-пребольшим, густым-прегустым, раскидистым и крепким, чтобы от меня была хорошая тень, и чтобы дети лазать на меня могли — и не только самые ловкие, а все, кто захочет, даже толстый Боря из второго А, ему же обидно, что он никуда не может залезть, он даже ревел однажды за гаражами, когда мы вишни рвать полезли, думал, никто не видит… Ну вот, на меня пускай залезает, мне не жалко, у меня ветки крепкие.

И еще я хочу, чтобы у меня были листья, а не иголки, это важно. Елкой я точно не хочу быть, а то срубят на Новый Год, украсят шарами и ватой, а через неделю на помойку отнесут, нет уж, спасибочки!.. Ну и вообще листья лучше иголок, красивее и не колются. И еще я хочу обязательно цвести весной, а потом чтобы фрукты на моих ветках выросли какие-нибудь вкусные и красивые. Вот вишней, например, быть не хочу: у вишни ягоды мелкие и кислые, хотя цветет она, конечно, здорово. Лучше всего быть персиком, или абрикосом, но они на юге растут, а у нас из фруктовых деревьев есть только вишни, яблони и груши. Но груши мне не очень нравятся. То есть, они вкусные, но некрасивые какие-то, кривые. Значит, получается, надо становиться яблоней? Ну и очень даже хорошо. Яблони мне всегда нравились, и яблоки я люблю.