Проза о неблизких путешествиях, совершенных автором за годы долгой гастрольной жизни - [87]

– Но ведь евреи – не люди.

Эйхман приехал в Венгрию, чтобы ускорить отправку евреев в лагеря, и очень успешно выполнял свою задачу (был он эффективным менеджером): всего за два месяца на верную смерть были депортированы четыреста пятьдесят тысяч венгерских евреев.

А Валленберг множил и множил охранные паспорта. И писал своей матери, что сейчас переживает самое интересное время в своей жизни. Он порой даже вытаскивал несколько десятков людей из толпы, уже собранной для отправки в лагерь. Его спасали мужество, уверенная настойчивость и дипломатическая неприкосновенность. Очевидно, он щедро раздавал взятки разного рода высоким чинам, но кого-то удавалось напугать и неизбежным возмездием – Красная армия уже была совсем близко, Будапешт периодически бомбили. Только его усилиями обреченных обитателей гетто не успели отправить в печи Освенцима.

А когда пришла Советская армия, то Валленберг таинственно исчез. Очень нескоро выяснилось, что его арестовали сотрудники Смерша и тайно вывезли в Москву. Он более двух лет содержался в тюрьмах то Лубянки, то Лефортово, а добивались от него, скорее всего, просто сотрудничества. Валленберг ведь очень много знал, ибо с великим множеством людей общался. А после категорического отказа – застрелили. Или вкололи яд – была при Лубянке и такая специальная лаборатория. К архивам доступа нет, а домыслы множатся до сих пор.

Третье место, где непременно хотелось побывать, тесно связано со всем рассказанным выше. Оно находится на берегу Дуная.

Дело в том, что в конце сорок четвертого года в Венгрию вошли немецкие войска. Их раньше тут не было – Венгрия была союзником Гитлера. Однако адмирал Хорти, правитель Венгрии, объявил, что его страна выходит из войны, и тогда в нее вошли немцы.

Тут же произошел, естественно, государственный переворот, и во главе правительства стал Салаши, глава фашистской партии «Скрещенные стрелы». Начались еврейские погромы. Салашисты отлавливали евреев на улицах и врывались в квартиры. Каждый день под вечер на берег Дуная приводили пять-шесть десятков схваченных евреев, связывали их по трое и стреляли в среднего. Он падал в воду, увлекая двух других – спастись у них возможности не было.

В память этих погибших на берегу Дуная стоит очень необычный памятник. Это несколько десятков пар женских, мужских и детских туфель и ботинок разного фасона и размера. Они сделаны из железа и прикреплены к скрытой под землей железной полосе. И так расстегнуты-распахнуты, как будто их только что сняли с ноги. Это потрясающее зрелище. В памятные дни возле них зажигают свечи.

Тут я и выкурил свою третью экскурсионную сигарету. Больше никуда идти не хотелось, хотя в Будапеште полным-полно различных туристических соблазнов.

А после мы уехали – с великой благодарностью к этой зеленой процветающей стране. Бог даст, мы еще приедем сюда.

Рыбалка на полярном круге

Это название – к тому, что я снова побывал в Салехарде. А он, как известно, стоит на Северном полярном круге – шестьдесят шестая (с чем-то) параллель. И даже специальный там огромный знак поставлен: ты пересекаешь очень важную черту. И выдается грамота, что пересек, такая у меня уже висит. Мне, правда, рассказывали, что знак этот стоит слегка южнее Салехарда – чтобы, не дай Бог, не отобрали северные льготы.

Я приехал выступать по личному приглашению губернатора (грех не похвалиться этим фактом – первым в моей актерской жизни). Даже обсуждалось по телефону с моим импресарио, не полечу ли я на вертолете на губернаторскую дачу (всего час лету) и что именно я там выберу: сидение у камина с выпивкой или роскошную подледную рыбалку. Я было собрался отказаться от обоих соблазнов, но догадался промолчать, и судьба сама легко распорядилась моим досугом.

Губернатор оказался жестоко занят в эти дни: в Салехарде открывался съезд коренных малочисленных народов Севера. Я даже не знал, что их так много, этих малочисленных народов. На правах хозяев были ненцы, ханты, манси, селькупы. А еще приехали буряты, коряки, эскимосы, долганы, эвены, камчадалы, орочи, якуты, нанайцы и тувинцы. Словом, сорок малочисленных народов прислали человек пятьсот своих представителей. И все они жили в одной гостинице со мной. Ну, может, и не все, но я стоял и молча любовался этим невиданным мной ранее обилием лиц, мягко говоря, неевропейских.

И вдруг ко мне подошел пожилой (и почему-то грустный) еврей, который принялся уныло хвалить мои стишки и прозу.

– А вы-то здесь кто? – невежливо спросил я его.

– Я мэнээс, – ответил он, и я обрадовался, что сразу понял. Младший научный сотрудник – типичная для еврея должность.

– Нет, – опроверг он мою догадку. – Я – малочисленный народ Севера.

– Но это съезд коренных народов, а вы разве коренной? – уперся я.

– А где мы коренные? – укоризненно переспросил он.

«В Израиле!» – чуть не закричал во мне израильский патриот.

Он молча пожал плечами и вернулся в пеструю толпу коренных народов Севера.

Так что губернатор Ямало-Ненецкого округа даже не пришел на мое выступление.

На следующий день ему было вовсе не до меня: отмечался ежегодный День оленевода. Были оленьи гонки в упряжках, прыгали через нарты, боролись и перетягивали палку многие участники праздника. В магазинах было запрещено продавать выпивку (у северных народов плохо с какими-то ферментами, которые перерабатывают алкоголь), поэтому традиционно поживились таксисты: она у них стала стоить впятеро дороже.