Проза о неблизких путешествиях, совершенных автором за годы долгой гастрольной жизни - [52]

Отступая, немцы захватили ее с собой (и дочек тоже). Сразу после войны мать и дочери кинулись домой, изнемогая от счастья возвращения на родину, и Анну Александровну немедля осудили на восемь лет за сотрудничество с оккупантами. Нескольких свидетелей того, что она многим помогла за это время, суд отказался выслушать. Вернулась она больной старухой, страдавшей астмой и эпилепсией, слегка помутясь рассудком. Ничего не зная о судьбе мужа (в тридцать восьмом году расстрелян), она двадцать лет ждала его, а получив казенное извещение, почти сразу умерла.

А еще жила в этом городе семья со знаменитой баронской фамилией фон Мекк. Тут, конечно, сразу вспоминается Чайковский, который много лет дружил с Надеждой фон Мекк. Они лишь однажды мельком – из встречных экипажей – виделись (одновременное посещение театра во Флоренции не в счет, пусть Петр Ильич и наблюдал за дамой в бинокль), но сохранилось множество их дружеских писем.

В одном из таких посланий баронесса написала, что хорошо бы познакомить ее сына с племянницей Чайковского, которую он очень любил. Та жила на Украине – в Каменке, куда в свое время съезжались участники Южного общества. Да и сама была, кстати, внучкой декабриста Давыдова. Решили их познакомить, и затея эта оказалась чрезвычайно удачной. Молодые были счастливы, завели постепенно шестерых детей, а муж Николай вырос в государственного деятеля очень крупного масштаба. Он строил железные дороги (и мосты, и станции, и всю их структуру), он был председателем Общества Казанской железной дороги (огромной промышленной компании), и, кстати сказать, красивейший Казанский вокзал в Москве – это его детище. Он был настолько патриотом русским, что остался в России после революции. Работал в Наркомате путей сообщения, незаменимым консультантом был по множеству проблем, и когда его арестовывали (несколько раз), то за него горой вставали видные чины путейского ведомства.

И все-таки чекисты до него добрались, им было плевать на его бесценные знания, и в двадцать девятом году его расстреляли. Вдова его отделалась ссылкой и таким образом оказалась в Малоярославце. Как она себя там чувствовала, вряд ли можно себе представить. Но уже в годах была (семьдесят семь лет) и утешалась Евангелием, томик которого не выпускала из рук даже ночью.

Умерла она через год после начала войны. Ее дочь ушла вместе с немцами, добралась до Англии и там написала замечательную книгу воспоминаний.

Недолго жил в городе еще один российский немец с баронской приставкой «фон» – Владимир Михайлович Эссен. Это в миру, а по церковному – иеромонах Вениамин. Этот сан означает монаха с правом церковного богослужения, то есть одновременно монах и священник. После лагеря (обвинение простейшее: «организация помощи ссыльному духовенству») он поселился в Малоярославце.

Арестовали его вскоре в Москве совершенно случайно – во время облавы на уголовников – и долго не могли подобрать обвинение (нарушение режима было слишком мелко для него). И наконец подобрали: письма из лагерей с благодарностью за поддержку. В тридцать восьмом году его расстреляли.

После войны в городе появились новые спецпоселенцы. Они в большинстве своем уже отбыли страшный срок в лагерях, теперь с опаской и страхом привыкали к новой жизни. Они работали на любой работе – лишь бы прокормиться в эти голодные годы, а то еще и прокормить семью, в которую вернули полуживого человека.

В семью Всесвятских-Кимов вернули мать. Она получила огромный лагерный срок в качестве «жены врага народа»: ее мужа, переводчика Чер Сана Кима арестовали и приговорили к расстрелу как шпиона Японии, задела тогдашняя кампания уничтожения множество корейцев. Тут нельзя не заметить, что все эти люди (как и все предыдущие) были впоследствии реабилитированы, то есть было признано официально, что они погибли или пострадали ни за что.

Когда Нину Валентиновну забрали, то двоих ее детей – четырехлетнюю Алину и годовалого Юлия – должны были отдать в специальный детский дом, они бы там и сгинули наверняка, но спасли их дедушка с бабушкой, буквально выхватив в последний момент. А то Россия не получила бы великого барда и драматурга Юлия Кима. Мать, как вернулась, работала в городе учительницей, а позднее (попросту спасаясь от голода) они уехали в Туркмению.

Удивительно, но Юлик Ким только от меня сейчас узнал, что их тогдашняя соседка по дому, приветливая и доброжелательная Вера Петровна Брауде, с глазами, выпученными от базедовой болезни, – на самом деле давний чекистский палач, памятная в Сибири множеству невинно пострадавших людей. Ее фамилия в девичестве – Булич, она вышла из видной дворянской семьи, что жила в Казани (и двоюродная правнучка Чаадаева, кстати).

В царское время и в тюрьме побывала, и в ссылке. А сойдясь с большевиками, очень скоро в ЧК попала. В качестве следователя и убийцы. Дослужилась до майора. Убивала в Челябинске, Омске, Новосибирске и Томске, после перевели ее в Москву. Восьмилетний срок в лагере получила она за мелкое служебное преступление: искалечила на допросе подследственного, выбила ему все зубы. Такое наказание сотруднику было редкостью в конце тридцатых, но в змеином гнезде Лубянки плелись собственные интриги.