Провинция (сборник) - [46]

Праздник у всех времён и народов – это обильная пища и возбуждающее питьё. Виктора посадили напротив Тани, и он начал своё знакомство с ней наблюдением во время застолья. У Тани было красивое лицо и жестковатая фигура с прямыми неширокими плечами. По форме глаз, рисунку бровей, высоте скул в ней проглядывало что-то азиатское. Кожа лица была смуглой, персиково-бархатистой. Тёмно-карие, почти чёрные глаза, узкий прямой нос с тонкими лепестками ноздрей, чётко вырезанные губы с приподнятыми уголками. Виктору вспомнились строки Давида Самойлова: «…лицо твоё степное, угрюмых глаз неистовый разлёт, и губы, опалённые от зноя…». Она пила вино без жеманства, аппетитно ела, непринуждённо поддерживала разговор, который вращался вокруг детей, детства. Виктор понял, что у Тани есть сын примерно того же возраста, что и Даша, и что, скорее всего, нет мужа.

Меньше всех в общем разговоре пришлось говорить Виктору. Вадим представил его как друга детства, и подтвердил, что работает с ним на одном предприятии, по сходной специальности, но человек он гражданский. Что Виктор одинок, обеим женщинам было ясно без вопросов.

Внешность Тани не оставляла Виктора равнодушным. Крупноватые руки, невысокая грудь, узкие бедра – в ней было что-то от бегуньи или лыжницы. Виктору хотелось ей понравиться.

Значит, у неё ребёнок, сын. Вот Антонина категорически отказывалась заводить ребёнка, и это, в основном, решило судьбу их брака. Для Виктора ребёнок – неразрывная связь мужчины и женщины, без ребёнка нет семьи. Ребёнок – их продолжение во времени, Вечность…

От Вадима Виктор ушёл вместе с Таней. Провожать было недалеко, её дом стоял на той же улице в ряду пятиэтажек новой постройки, но они шли долго. Они разговаривали вроде бы ни о чём. Но Виктор ощущал значимость каждого её вопроса и сам отвечал обдуманно. Подав руку на прощанье, Таня обронила небрежно:

– Заходи как-нибудь. Посмотришь мои книги. Может быть, тебя что-то заинтересует.

И назвала номер квартиры.

В заводской многотиражке напечатали стихотворение Виктора. Там было что-то о говорящем дожде и лужах на асфальте, нескромно подглядывающих под платья прохожих. В цеху. где он работал, появились поклонники местного таланта. Первым его поздравил с публикацией токарь с участка метизов. В конце смены он предложил Виктору идти вместе.

Они пошли от проходной завода через пустырь, до первых домов города, и всю дорогу говорили о поэзии, называя имена поэтов. ближних и дальних. Виктора Стас отнёс к группе символистов, о которых тот имел отдалённое представление. Он спросил Стаса. пишет ли тот сам стихи. «Не пишу, но читаю и читаю. Боюсь чистого листа бумаги, не пишу». Он посмеялся вместе с Виктором. Виктор тоже признался, что только недавно преодолел робость публикации.

– Нет, твои стихи, Виктор, сто́ящие, то есть настоящие. Твои задевают. Даже Томка не фыркнула, прочитав, а подруга её, по-моему, за это стихотворение влюбилась в тебя.

– Уж так и влюбилась?

– Второй день о тебе говорит. Она ведь в нашем цеху работает. На протяжке.

Протяжка была под контролем второго мастера, но Виктор не раз был на том участке. Он стал вспоминать девушек-протяжчиц. Рослая, стройная даже в рабочем халате, белокурая ему запомнилась. Остальные как-то прошли мимо внимания. Из-под косынки у белокурой выбивалась кудрявая чёлочка – и ему сразу захотелось запечатлеть этот факт в стихах. Виктор вполуха слушал Стаса, пока до него не дошло, что его Стас приглашает к себе в гости в ближайшее время, когда к Томке, его жене, придёт подруга из цеха.

– Приходи… Ведь тебе интересно будет услышать похвалу от симпатичной девушки, а?

– Не знаю… Может быть, это неудобно? – тянул Виктор, не желая сразу сдаваться.

Они расстались на перекрёстке. Время шло, Стас приглашения Виктору не передавал, а тот не напоминал. Несколько раз Виктор, вроде бы по делу, побывал на протяжке, и был замечен белокурой, даже одарен улыбкой. Его, правда, огорчило то, что белокурая уходила после работы с рослым парнем. Приступ словотворчества угас, и стихи о кудрявой чёлочке Виктор так и не написал.

Нинка пришла, когда Виктор её совсем не ждал. По правде сказать, он стал забывать встречу у деда и свою пьяную болтовню. Нинка пришла подвыпившая и принесла бутылку портвейна.

– Я подумала, что у тебя никакого пойла не найдётся, и прихватила вот это. В следующий раз запасись.

С мороза её щеки густо розовели. Глаза казались тёмными из-за расширенных зрачков. Небрежно сбросив пальто на кровать Виктора, она стала стаскивать сапожки.

– Фу! У тебя жарко так! Извини, я кое-что сниму с себя.

Она стянула через голову свитер и осталась в одной сорочке, под которой лифчика не просматривалось.

– Витя! Открывать бутылку – обязанность мужчин… Или ты не мужчина?

Она начала рассказывать о каком-то Жорике, лапавшем её без спросу и получившего от неё по морде, о дежурной по «вашей вонючей общаге», пытавшейся её не пустить…

– Я захотела и пришла. Не её собачье дело! Ещё документ у меня спрашивала!.. Мой документ всегда при мне! – Она захохотала. – Тебе, Витя, могу показать.

Забыв про портвейн, какой Виктор не стал открывать, она упала головой на своё пальто и мгновенно отключилась. Виктор забросил её безвольные ноги на кровать и вышел в коридор объясниться с дежурной.