Провинциальная история - [23]

— Ты что-то приумолк, — спугнул его мысли голос Хранова.

Караджов мгновенно сосредоточился: настал самый удобный момент!

— Я тебе кое-что открою, — понизил он голос. — Но только чтоб между нами. Наш Стоил, Сава… — И что-то шепнул ему на ухо. Хранов даже рот раскрыл от изумления.

— Дело это мудреное, — продолжал Караджов. — Еще в университете мы изучали разные там экономические теории. Так вот, одна из западных теорий — теория ценностей. Согласно ей, рабочий производит не товар, предназначенный для продажи, а ценности. — Хранов оторопело глядел на него. — Ценности, будь они неладны! — повысил голос Караджов. — Нечто неопределенное, дорогостоящее, но только не товар, соображаешь? — Хранов неуверенно кивнул. — Якобы если нет товара, значит, нет и прибавочной стоимости, нет эксплуатации, капиталистов и прочее.

— Ну хорошо, а…

— Погоди. Наш Стоил втайне исповедует именно эту теорию, только подлаживает ее к нашим условиям. Он рассуждает так: если без удержу наводнять рынок предметами, называть их товаром и не создавать ценностей, то при отсутствии конкуренции и других помех мы рискуем превратить производство в пустую забаву. То есть можем якобы превратиться в барахолку. И тут он говорит: а не разумнее ли нам перестать гнаться за количеством, а приналечь на качество? Обрати внимание — только качество, и гарантировать его будет не конкуренция, а приборы, придирчивый контроль. Контроль от рабочего места до склада. Тогда рабочий получит больше денег, а государство — ценностей.

— Ты смотри! — воскликнул Хранов. — И это наш Стоил?

— Наш друг и приятель, — безо всякой иронии поддакнул Караджов. — Ему и невдомек, что, если встать на такой путь, мы будем без конца топтаться на месте, рабочий, пресытившись и развратившись, уподобится простому ремесленнику, который часами мудрит над каким-нибудь болтом, потому что он, видите ли, не просто токарь или фрезеровщик — не-е-ет, он ценности создает! А если к этим ценностям пришлепнуть их высокую стоимость, то вот тебе и национальный доход, и престиж на мировом рынке, и все такое прочее. А производительность — ёк! Ёк, Сава! — повторил Караджов, довольный своим спиритическим сеансом.

В сущности, это был вольный пересказ спора, разгоревшегося между ним и Стоилом. Именно в силу того, что у нас нет конкуренции, подчеркнул тогда Стоил, мы можем выполнять работу без спешки, делать меньше, но надежнее, и только таким путем нам удастся достичь экономии ресурсов и высокой производительности. Не формально, а на деле.

Тогда Караджов был загнан в угол. Он сообразил, что Дженев прав, по крайней мере в принципе, и, чтобы не сдаваться, поднапряг мозги и предложил свой вариант теории ценностей. Выслушав его, Стоил усмехнулся и сказал, что это уже из другой оперы, и, если Христо позабыл, он готов напомнить ему, в чем соль этой теории. И в заключение Стоил сказал — этих слов он никогда не забудет и не простит: «Теперь мне ясно, что ее породило, эту погоню за количеством. В Европе мы были последними бедняками. Не знаю, обращал ли ты внимание на такую особенность: чем беднее стол, тем больше аппетит. Мы хотим разбогатеть в одну ночь, к тому же только собственным трудом. Ведь сами себя обманываем. Ты меня просто удивляешь: умный человек, а перед сложными вопросами как-то пасуешь».

До чего точно подмечено: бедняк задумал в одну ночь разбогатеть. Что из этого может получиться? Христо ревниво взглянул на лицо Стоила — прокопченное, словно лик святого на иконе, и окончательно убедился, что им не понять друг друга. Если бы он выдал свои сокровенные мысли, Стоил наверняка бы их отверг. А спасовать означало признать правоту Стоила, его принцип.

Всеми этими соображениями он не мог поделиться не только с Храновым — смешно подумать, — но и вообще с кем бы то ни было. Да, он одинок, эта мысль в который уже раз приходит к нему. На его месте любой почувствует себя одиноким: homo homini[5]…

— Да-а-а, — после долгого молчания протянул Хранов. — Вот слушал я тебя и все пытался как-то раскусить Стоила. Волей-неволей подумаешь: если оно действительно так, как ты рассказываешь, — не иначе, рехнулся человек.

Озабоченный тон партийного начальства побудил Караджова поскорее застраховаться.

— Бай Сава, я с тобой поделился, да только не надо пока звонить во все колокола, ладно? Сам понимаешь, положение у меня деликатное, мы с ним друзья, со Стоилом, вместе работаем, и вообще это дело непростое, тонкое, в подобных случаях негоже рубить с плеча. А вдруг я не так понял его?

— Спору нет! — согласился Хранов. — Я даже думаю, не лучше ли было бы собраться нам втроем, сообща пораскинуть мозгами, авось полегоньку-потихоньку удастся вернуть заблудшую овцу в кошару. Все мы люди, чего в жизни не бывает…

12

По дороге на завод Караджов перебирал в памяти подробности разговора с Храновым и никак не мог избавиться от неприятного чувства, что предал Стоила. Во всем теле была тяжесть, как после шумной попойки, бежавшие мимо машины, дома сливались в сплошную стену. Начинается, подумал он.

«Волга» затормозила у объединения. Караджов отпустил шофера, прошел к себе в кабинет, позвал секретаршу, велел связать его с Софией и никого не пускать. И тут невольно подумал о том, что вроде бы и не собирался говорить ни с генеральным директором, ни с заместителем министра. Так же как, идя в окружном, он не знал, что именно будет рассказывать о Дженеве.