Гилл хмуро махнул рукой, и они направились прочь.
– Доживешь до моих лет – и на урыльник сам не сядешь! – закричал вслед Старик. – Если доживешь, ню-хало!
– Угомонись, – сказал Гилл. – Дело серьезное.
– Вижу, вижу. – Старик быстрыми шажками просеменил к трупам. – Вижу, что поработали хваткие ребята – ухлопать Иксионова потомка довольно непросто, да и этакого детину...
Он замер, скрючившись в неудобной, даже для юноши неестественной позе. Потом стал выпрямляться, ужасно медленно даже для хворого старика, и Гилл ощутил холодок нехорошего предчувствия, отвратные ледяные мурашки. Чутье охотничьего пса не подводит...
– Гилл, этих – вон! – Старик говорил решительно и властно, как когда-то орал команды своим конникам, и от его голоса стало еще холоднее. – Слышал?
Эпсилона уже не было – он уловил направление руки Гилла до того, как она повернулась в его сторону. Незаметный, исполнительный сыщик Эпсилон. «Есть ли у него жена, дети, родственники, друзья? – подумал вдруг Гилл. Что он любит или ненавидит? И как его все-таки зовут?»
Он спохватился:
– Эвимант, к тебе это не относится, что ли?
Эвимант повиновался – нехотя.
– А смотрит, будто прирезать хочет, – хмыкнул вслед Старик. – Пандарей пусть остается, в нем-то я уверен, сто лет друг друга знаем, верно, стилос ты одушевленный?
– Ты их знаешь? – нетерпеливо спросил Гилл.
– Я их никогда не видел, – сказал Старик. – Но знать можно и того, кого никогда не видел и не знал. Гилл, это один из Гераклидов. Точнее, Тиреней, сын Геракла и микенской жительницы Хлои. Жил в Микенах, ничем особенным не занимался – богатый человек, начитанный, владелец одной из лучших в Микенах библиотек, покровитель художников и поэтов.
– Ошибиться ты не можешь?
– Все-таки молодость временами – недостаток, – сказал Старик. – Ты хороший сыщик, но есть вещи, которых ты по причине твоей молодости просто-напросто не можешь постичь. Я никогда не рассказывал, почему ушел с военной службы? Нет? Однажды мне здорово досталось от Геракла, а я никак не хотел оставаться вторым или десятым. Это вылитый Геракл. Как две капли воды. Конечно, возможны и совпадения, но что ты будешь делать вот с этим? – Он протянул свою куриную лапку и без тени брезгливости коснулся мертвой руки. – История этих запястий заслуживает особого рассказа, Гилл. Прометей сделал их из своей цепи – несколько запястий для Геракла. Геракл дарил их либо своим детям ко дню совершеннолетия, либо особо близким друзьям. Большее число досталось детям, меньшее – друзьям. Запястья эти, кстати, Прометей изготовил как раз в Микенах.
– Значит...
– Подожди, – сказал Старик. – Ты хватаешься за то, что лежит на поверхности. Думаешь, раз в Афинах убит один из Гераклидов, срочно следует установить, не скрывается ли за этим попытка кого-то третьего натравить Микены на Аттику?
– Да, – сказал Гилл.
– А не упустили ли вы какой-нибудь детали, связанной с убитыми?
– Запястья совершенно одинаковые, – глухо сказал Гилл. – Одно из них сделано точно по размерам кентавра. Конечно, запястье кентавра может оказаться и подделкой.
– А если – нет?
– Тогда возникают вопросы, на которые я пока не могу найти ответов, сказал Гилл. – С виду кентавр недостаточно стар, чтобы знать Геракла и быть его другом. Да и вообще друзей среди кентавров у Геракла не было, исключая разве что мудрого Хирона. Более того, Геракл перебил почти всех кентавров, за что его самого погубил кентавр Несс; кентавры ненавидят даже упоминания о Геракле. А заодно и всех Гераклидов. И вдруг выясняется, что Гераклид путешествует в компании кентавра, к тому же кентавр носит запястье, которое могло попасть к нему только от Хирона, учителя богов и героев.
– Именно так все и обстоит, – сказал Старик.
– Ты хочешь сказать, что этот случай не имеет никакого отношения к обычным политическим интригам?
– Ты сам сказал, – подтвердил Старик. – У тебя здесь случайно нет этих новомодных изобретений – слуховых трубок в стенах?
– Кому они нужны в подвале, куда сносят покойников?
– Как знать... – Старик покосился на сырые стены, закопченный потолок. – Покойники у вас сплошь и рядом непростые... Ты знаешь о разновидностях, на которые делятся правда и ложь, Гилл?
– Как это?
– Правда, которую нужно распространять; правда, которую следует скрывать; ложь, в которую необходимо заставить верить; ложь, которую следует выжигать каленым железом. Вот тебе четыре главных разновидности. От них, бывает, рождаются мелкие разновидности, но во главе угла все-таки остаются эти четыре.
– К чему это ты?
– Не знаю, – сказал Старик. – Интуиция, знаешь ли. Все же многое я повидал, многое пережил, и вряд ли я самый глупый из населяющих этот мир, хотя и уйду в иной, возможно, не оставив следа... Задумался я, Гилл. Философствую вслух. Ты случайно прикоснулся к чему-то, что не следует рассматривать как одну из обычных политических игр, происков Спарты против вас или Микен против Фив. Здесь другое. И я на твоем месте обязательно разжал бы ему ладонь и вытащил этот клочок бумаги. – Он резко обернулся и указал на крепко сжатый кулак мертвого Гераклида. Потом захихикал. – В каждом из нас живет эта любовь к театральным эффектам, все мы фокусники немножко. Я заметил этот клочок давно. А должен был заметить ты. Видимо, это ты не искал? Ты сам? А то – отдай кинжал мне...
