Провидица поневоле - [28]

«Моего счастья не может быть без вас!» — хотел воскликнуть Нафанаил, но вместо этого вынужден был кивнуть и натужно улыбнуться. Мог ли он дать волю своим чувствам, когда видел, что Натали не испытывает к нему ничего более, кроме уважения, дружественности и признательности? Ведь были мгновения, когда он, не в силах превозмочь себя, проговаривался или бросал на графиню взгляды, в которых только слепой мог не заметить пожирающего пламени любви. Но Натали только удивленно отводила взгляд и замолкала, либо переводила разговор на малозначащие для них обоих темы. Конечно, если бы она хоть на миг дала ему почувствовать свое особое расположение к нему, Нафанаил не замедлил бы с признанием в своей дерзновенной страсти, но графиня каждым своим словом, жестом или взглядом давала решительно понять, что, кроме чистого добродушия и искреннего желания Кекину добра и счастья, более сильных чувств у нее к нему нет.

Наконец, настал день, когда болезнь Натали должна была полностью и безвозвратно исчезнуть. Граф вместе с князем пришли в комнаты к отставному поручику, едва напольные часы пробили половину десятого.

— Вы не забыли, какой сегодня день? — поздоровавшись, произнес без пяти минут генерал-адъютант, похоже, допуская, что Кекин может и передумать, ибо наверняка судил других по себе.

— Не забыл, — хмуро ответил Нафанаил, чего, кажется, не заметил ни граф, ни князь. Оба они, каждый по своей причине, были полны ожиданием того, что должно было случиться через полчаса.

— А медальон при вас? — осторожно поинтересовался граф.

— При мне, — похлопал себя по груди отставной поручик.

Без четверти десять они стали считать минуты, и, как всегда это бывает, когда торопят время, стрелки часов явно замедлили ход.

Наконец, часы пробили десять.

— Пора, — поднялся с кресла граф. — Время счастья Натали и моего наступило!

У комнаты графини князь остановился.

— Я подожду вас здесь, — сказал он. Ни Кекин, ни граф вопросов ему не задавали: причина, почему князь Чураев предпочел переждать магнетическое состояние графини за ее дверью было вполне понятно.

Когда граф и Кекин вошли в покои Натали, она уже ждала их. На ее лице был обыкновенный для состояния просветления тонкий румянец, но глаза были открыты.

— Минуту назад я попыталась увидеть вас, идущими ко мне, — сказала она с какой-то неясной улыбкой. — И у меня ничего не получилось. Дар ясновидения пропал.

— Слава Богу, — воскликнул граф и бессильно опустился в ближайшее кресло.

— Подойди ко мне, — обратилась Натали к Нафанаилу.

Кекин подошел. Графиня долго и пристально смотрела на него, затем отрицательно покачала головой.

— Нет, ничего не выходит. Я не могу прочитать твои мысли. Все, я полностью здорова.

Граф вскочил с кресла и, подбежав к дочери, обнял ее.

— Слава Богу, слава Богу, — беспрестанно повторял он.

Кекин разжал ладонь и протянул графине сокрытый в ней доселе медальон.

— Вот то, что всего мне дороже, — тихо произнес он.

Наталия Платоновна, волнуясь, приняла медальон, и тут ее взгляд упал на высохшие лепестки розы меж двумя стеклышками в золотой оправе. Медленно, очень медленно подняла она свой взор на Нафанаила Филипповича. А когда встретилась с ним взглядом, в котором Кекин прочитал крайнее замешательство и изумление, лицо ее залила краска.

— Благодарю вас, — еле слышно произнесла она. — Я велю сделать для него мешочек и всегда буду носить с собой. А пока…

С этими словами она надела медальон и рухнула в обморок. Тотчас послали за доктором, но тот, осмотрев графиню, сказал, что она просто спит, и сон у нее вполне укрепительный и здоровый.

— Никаких причин для беспокойства совершенно нет, — добавил он, успокаивая растревоженного графа. — Ее организм полностью освободился от болезни, и теперь отдыхает. Когда Наталия Платоновна проснется, она будет абсолютно здорова.

— Абсолютно? — переспросил доктора Волоцкий.

— Абсолютно, — без тени сомнения подтвердил Гуфеланд.

16

Натали проснулась только на следующий день. Граф, всю ночь не спавший и пребывающий в тревожном состоянии духа, первый поспешил к ней с поздравлениями о выздоровлении. За ним не преминул побывать в ее покоях с выражением радости по случаю ее исцеления и князь, вышедший от нее сияющим, как начищенная мелом кокарда, — до того графиня была свежа и хороша. Следом за ними потянулись к Наталии Платоновне с изъявлениями радости остальные домашние. И только один отставной Поручик пребывал в своих комнатах задумчив и грустен, одновременно свободный от всех своих прежних обязательств, данных графу Волоцкому.

Можно ехать. Куда? Подальше, где его никто не знает и где можно забыться от тяжких дум. Хотя от себя не сбежишь, да и мысли — такая материя, что нагонит тебя, куда бы ты ни направил свои стопы.

Негромкий стук в дверь заставил его вздрогнуть.

— Войдите, — произнес он, полагая, что это, верно, граф опять пришел с изъявлениями своей благодарности. Но он ошибся. В комнату вошла графиня, благоухая свежестью и здоровьем. Не было и следа от той слабости, что сопровождала ее в минуты магнетического сна-яви, не было и какой-то избыточной и как бы нарочитой бодрости и живости, присущей ей в часы бодрствования. Перед ним стояла девушка, часть той природной силы, которой не нужно было представляться ни сильной и ни слабой, и чье обычное, естественное состояние уже само по себе было наилучшим и восхитительнейшим из всех возможных.