Проверка верности - [14]

В другом же квартале, расположенном, впрочем, буквально в двух шагах от Саут-стрит, известия о помолвке Рула вызвали совершенно противоположные эмоции. Там, на Хартфорд-стрит, располагался изящный особняк, где держала свой двор некая симпатичная вдовушка, но местечко это было не из тех, которые когда-либо посещала леди Уинвуд. Каролина Мэссей, вдова состоятельного торговца, сумела достичь своего нынешнего положения тем, что предала забвению связи покойного сэра Томаса с Сити[22], положившись на собственное респектабельное рождение и очаровательную внешность. Подспорьем в этом ей стало и состояние сэра Томаса, хотя и нажитое весьма предосудительным способом, зато весьма обширное. Оно позволяло его вдове жить в славном домике в лучшей части города, развлекать гостей и развлекаться самой, не стесняя себя в средствах, и даже обзавестись покровительством некоей патронессы, которая оказалась настолько беззаботной, что представила ее обществу. Впрочем, леди Мэссей давно перестала нуждаться в услугах сей дамы. Каким-то образом, лучше всего (как утверждали негодующие блюстительницы морали) известным ей самой, она ухитрилась превратиться в важную персону. Ее можно было встретить где угодно, и, даже если двери некоторых домов упорно отказывались открываться перед нею, она пользовалась достаточным успехом, чтобы делать вид, будто не обращает на это внимания. То, что признание ей обеспечивали, главным образом, поклонники-мужчины, похоже, ничуть ее не беспокоило; она не принадлежала к числу женщин, добивающихся дружеского расположения представительниц своего пола, хотя с нею и проживала постоянно некая увядшая и одинокая леди, очевидно кузина. Присутствие мисс Джанет было данью приличиям, и не более того. Тем не менее отнюдь не моральные устои леди Мэссей стали костью в горле у некоторых ее недоброжелательниц из числа аристократок. У каждой могут быть свои affaires[23], и если злые языки и поговаривали о слишком тесной дружбе красавицы Мэссей с лордом Рулом, то, пока она проворачивала своим амурные делишки с осмотрительностью и благоразумием, лишь такие записные моралистки, как леди Уинвуд, могли в ужасе заламывать руки. Вечное и несмываемое клеймо Сити навсегда закрыло доступ леди Мэссей в самые высшие слои общества. Она просто была не bon ton[24], не принадлежала к их кругу. Об этом говорили безо всякой желчи или злобы, иногда даже с сожалеющим пожатием породистых плеч, но это было проклятие, вечное и неизбывное. Леди Мэссей прекрасно знала о нем, но ни разу – ни словом, ни делом – не дала понять, что ощущает его тяжкое и почти невидимое бремя, и даже одинокая кузина не догадывалась о том, что стремление войти в круг избранных превратилось для нее почти что в навязчивую идею.

Всего один-единственный человек угадал эту ее слабость, находя в ней какое-то сардоническое удовольствие. Звали этого человека Роберт, барон Летбридж. Недостатки окружающих вкупе с их пороками имели обыкновение развлекать его.

Вечером третьего дня после повторного визита графа Рула к Уинвудам леди Мэссей давала прием с карточной игрой на Хартфорд-стрит. Подобные вечеринки неизменно пользовались популярностью, поскольку здесь можно было найти серьезную игру и прелестную хозяйку, чей подвал (благодаря стараниям непрезентабельного, зато ловкого сэра Томаса) всегда славился своими запасами.

Гостиная на первом этаже являла собою превосходные апартаменты, которые лишь оттеняли красоту их владелицы. Недавно она приобрела в Париже несколько предметов мебели, отделанных позолотой, после чего повелела снять всю старую драпировку и заменить ее шелком соломенного цвета, так что комната, прежде бывшая бледно-розовой, теперь лучилась всеми оттенками светло-желтого и палевого. Сама же она надела платье из атласной парчи с огромными корзинами-обручами и нижнюю юбку, расшитую гирляндами. Волосы ее были уложены в высокую прическу pouf aux sentiments[25] с закрученными перьями, за каждое из которых она отдала по пятьдесят луидоров у Бертен[26], и благоуханными розами, искусно размещенными здесь и там в этом высоком напудренном сооружении. Подобная прическа моментально стала предметом жгучей зависти нескольких честолюбивых дам, а миссис Монтегю-Дамер[27] заставила позеленеть от злости. Она тоже решила следовать французской моде и справедливо рассчитывала на всеобщее восхищение. Но по сравнению с великолепной pouf aux sentiments ее собственная прическа chien couchant[28] выглядела жалкой и нелепой, испортив признанной красавице все удовольствие от вечера.

Публика в гостиной собралась изящная и утонченная: тем, кто одевался дурно или старомодно, не было места в доме леди Мэссей, хотя двери его всегда были распахнуты настежь для таких оригиналок, как леди Амелия Придхэм, полнотелой и острой на язык дамы, которая уже сейчас выстраивала перед собой столбиками золотые монеты. Находились и те, кто недоумевал, отчего она бывает на Хартфорд-стрит, но леди Амелия, помимо исключительного добродушия, отличалась еще и истинной страстью к бассету[29].

Нынче вечером играли как раз в бассет, и за большим круглым столом свободно разместились человек пятнадцать. Банк держал лорд Летбридж, и именно он сделал столь поразительное объявление. Выплачивая выигрыш очередному счастливчику, он произнес с едва уловимой зловещей ноткой в голосе: