Проверка слуха - [20]

         не нарушай традиции, девчонка!

* * *

Семь лучиков бежали по стене:

один шмелём засел на занавеске,

другой — лиловый — размывая резкость,

смягчил углы стола. А третий мне

сел на висок, пульсирующей веной,

чтоб подогнать медлительную нить…

А остальные прыгали по стенам,

не зная, как себя употребить.

* * *

Младенческая, ясная душа

в твоих глазах святым сияет светом…

Как, девочка, ты будешь хороша,

пока не догадаешься об этом!

* * *

Прифонарная тень

удлиняет короткие мысли…

Обрывается день

чередой надоевших картин…

У меня — карантин.

Так беспомощно руки повисли,

и жирует бумага

до будущий щедрых путин…

* * *

Не прощаясь, тихонько уйду,

не накликав на дом ваш беду,

льдом растаю на краешке дня —

белый свет, отдохни от меня!

Всё останется: ветер и дождь,

рыжих листьев неровная дрожь,

только дым отлетит от огня

и в дорогу проводит меня…

И друзья в неотложности дел

не заметят, что дом опустел —

просто скажут: «Закат полинял!..»

И забудут, забудут меня…

* * *

Всё войдет в берега,

как Яик и Ока

по весне,

напоив заливные луга,

входят в русло.

Так пейте же, пейте

пока

пить дают.

Пейте впрок, как верблюды,

готовясь к пути,

чтоб до следующей речки

живыми дойти.

* * *

День проступает сквозь шторы,

сквозь дымный угар.

День проступает —

и надо ли праздновать труса?

Тонко над ухом зудит тонконогий комар…

Этот — укусит.

Этот укусит и сытым взлетит за карниз,

пятнышком тёмным лепясь к травянистым обоям.

Я, расслабляясь, поглажу волдырь, будто приз:

нам полегчало — обоим.

Нам полегчало — комар отвопил и затих,

я же укус раздираю до крови, до сути:

если напиться хотят из сосудов моих,

значит, и я что-то значу в сегодняшней смуте.

* * *

Курьерский поезд — скорые друзья,

плацкартное расхристанное братство.

От преферанса можно отказаться,

а от расспросов спрятаться нельзя.

Здесь, дохлебав дежурный кипяток,

домашним зельем полнятся стаканы,

и, будто отказали все стоп-краны,

стекают судьбы в общий котелок.

Не уставая, спорят до утра:

клянут, клянутся, каются, пророчат…

Как будто завтра — край! И этой ночью

им нужно жизнь осмыслить до нутра…

И возведя хрустальные леса,

к утру расправясь с острыми углами,

прощаются, как с близкими друзьями,

не оставляя, правда, адреса.

КИШИНЁВ

Центральный проспект — осевая старого города.

Сто шагов в сторону,

и он превратится в заворот кишок

темных одноэтажных уличек…

Калека–фонарь

качается в жестяной тарелке так,

что кажется,

будто качается улица

и скрипит вместе с ним.

* * *

Как пощечина на остывшем асфальте

багровеет кленовая пятерня.

Дождь.

Сентябрь.

И для меня

уже окончился год.

* * *

Не по правилам бить лежачего:

был рысак — да дорога склячила!

В тёмных веках усталость прячется,

обгоняют его — стоячего.

Не по правилам злой смешок ползёт:

«Был силен рысак, да теперь не тот!

Глянь, глаза ему заливает пот!

Ну, а мы шажком проползём вперёд…»

Едкий смех камчой по губам сечёт —

он в последний раз в кровь закусит рот,

и в последний раз землю вспять рванёт,

чтоб упасть, но там, где не всяк найдёт…

* * *

Я умираю. Смерть моя легка, —

так замирают бабочки к закату,

теряют очертанья облака,

становятся гражданскими солдаты…

Так неприметно в жарких очагах

поленья обретают лёгкость пепла…

Я ухожу, когда строка окрепла,

и нет нужды мне каяться в стихах…

ПУТЬ ПОЭТА

Муза. Тайное венчанье.

Озарения. Находки.

Час вечерний — чашка чая,

чайник водки.

Чушь, чугунное начало.

Чирьи. Признаки чахотки.

Час вечерний — чашка чая.

чайник водки.

Безрублёвье. Одичанье.

Черти. Чресла. Папильотки.

Час вечерний — чашка чая,

чайник водки.

На челе печать печали.

Чистый лист. Чужие шмотки.

Час вечерний — чашка чая,

чайник водки.

Не боец — чудак, молчальник.

Не в печать — на нитку, в чётки

черепки стихов — и к чаю

чайник водки.

* * *

Мне бы жить,

но неправильно падает свет,

тень ложится на лист

из-под правого локтя…

Мне бы жить,

но за стенкой гуляет сосед —

обмывает получку

и чашки колотит…

Мне бы жить,

но мешает битьё–бытиё,

женский вой

и короткие всхлипы ребячьи…

Мне бы жить,

но без денег — какое житьё?

А с монеты у нас

не допросишься сдачи.

* * *

Грустно, брат мой, дичают стрелки

тех полков, что «навеки едины»…

Будто сдвинулись вечные льдины,

и растут на глазах ропаки…

А во мне — два десятка кровей

и усталость от вечного боя,

и желанье одно — стать травою,

чтоб уже ни правей, ни левей,

чтоб по ветру нести семена —

без границ, без делений, без края…

Потому, что любая война

безымянной травой порастает…

* * *

Не любила — игра игрой!

В ясный день прикрывала ставни,

веселилась: «Теперь открой

Атлантиду — и я останусь!»

Отшивала: «Я — не одна!»

Заводила друзей в соседстве.

Привыкала, как к старым снам.

Не жалела, как в глупом детстве.

А теперь — когда мой черёд —

вдруг молюсь: «Пусть на зимней гжели

растворится, растает тот

малый грех мой —

без зла. Без цели…»

ОБРАЩЕНИЕ К СОБРАВШЕМУСЯ УЕЗЖАТЬ

Одумайся, брат мой!

За этой границей

такое безумье творят и творится!

Останься!

Их души темнее, чем сажа —

там бьют малолетних,

там кража за кражей!

И всё продается —

любовь и квартиры,

карьеры, капризы!..

А сильные мира

мошну набивают чужим униженьем

и ханжество вслух называют

СЛУЖЕНЬЕМ

ВО БЛАГО!

Какая безумная плата

за фатум свободы, гноящийся болью!..

Как в истинной вере

мы — в истинной воле!

Одумайся, брат мой!

Вернемся в палату!

* * *

И ветер сорвался…