Протоколы колдуна Стоменова часть I - [3]

Только одно средство есть, чтобы от гибели неотвратимой избавиться. Нужно обмылок найти, которым любого другого покойника обмывали, только обязательно мужчину, – и в ближайшую полночь тщательно вымыться этим мылом. Тогда надежда есть, что связь ваша смертная разомкнется...

Следователь: – И что, найдется такой кретин, который не выбросит это письмо в корзину для мусора, а мыло покойничье искать будет?

Стоменов: – Найдется, не найдется – дело неважное, да только помрет этот недруг или заболеет тяжко. Все то, где жизнь со смертью пересечение делает, очень большую силу имеет. Иная вдова, когда муж умирает, в гроб его ложит вещь свою, словно преданность свою доказать хочет, да только это, по нашему разумению, почти тем же будет, что и руки на себя наложить. Смерть это означает скорую для вдовы ентой... А коли не торопишься в царство иное, то помни – не ложи к покойнику ничего своего, а только его вещи дорогие и при жизни ему значимые. Не ложи к покойному и ничего чужого, если только умысла не держишь извести владельца вещи этой. А пуще всего следи за тем, чтоб детское что-нибудь не попало в могилку: дети особенно слабые будут при пересечениях жизни и смертного часа.

Следователь: – Гуманист, я погляжу! О дитях заговорил...

Стоменов: – Чего ерничаешь, Борислав, аль обидел чем? Говорю, потому как надобность имею, и ничего другого не преследую. Ты все за девку эту переживаешь? Да остынь, уймись, тебе какое дело до нее будет. Убил – ну и убил, нужда мне в этом была – а ты, гляди-ка! Никак к мучителям людским приписать меня удумал? Так напрасно это, потому как никаких удовольствиев от убиения я не получаю. Тебе велено меня слушать – вот и слушай, словечки свои мудреные попридержи... Коли умный, так и сам опосля поймешь, меня слухая, почто я девку жизни лишил, а коли нет – другие узнают, невелика беда.

Никола так учил нас: если говорить хочешь, то говори, а заботы о том, поймет тебя слухатель твой или не поймет, в голове не держи. И мне, Борислав, от разумения твоего сытости не прибавится...

Кристо Ракшиев (дневниковые записи)

Я всегда помню больше того, чем следовало бы обычному человеку. Многие вещи: события, поступки, произнесенные слова, картины прошлого – мне хочется забыть, похоронить их навсегда в недрах своего серого вещества... Но нет, память, моя треклятая услужливая память – она с невероятным упрямством цепляется за тысячи ничего не значащих для меня лиц, за десятки тысяч страниц исписанных бумаг, из которых добрую половину я помню, – помню, черт подери! – вплоть до каждой запятой... Я зритель, который просиживает задницу в кинотеатре своего бесконечного прошлого, я прожил большую половину своей жизни в этом затхлом кинозале, в полном одиночестве...

Сегодня я сел за свой облезлый письменный стол – и получился девятый день допроса. Словно кто-то толкнул меня под руку, ткнул носом в стопку писчей бумаги... Я ничего не делал, я только сидел и записывал то, что я слышу. Второй раз я в полной мере пережил то неуловимое беспокойство, которое я испытывал тогда, в кабинете следствия... Нет, в начале было только беспокойство – и ничего другого. Страх пришел позже, тогда, когда я увидел своими глазами то, что случилось со Стефаном... Бледный, как мел, он мочился прямо в углу палаты, сидя на корточках и озираясь пустыми невидящими глазами... С уголков его губ стекала слюна, и это было последнее, что я увидел в его лице. Санитар ударил его резиновой дубинкой по шее – он рухнул на пол и, наверное, разбил себе лицо... Дверь захлопнулась. Занавес...

Неужели я так плохо разбираюсь в людях? Стефан – почему он? Борислав мне казался послабее, с червоточиной – но время идет, я иногда вижу его в столовой, он не изменил своим вкусам и привычкам, на его столе всегда яичница и стакан томатного сока...

Девятый день допроса... Второй день... Одиннадцатый... Четвертый... Пишу рывками, кусками – как идет. Но в одном я уверен точно – каждая буква моих стенограмм звучала в том кабинете из уст следователей и ЕГО уст...

Меня разрывают в клочья мои воспоминания. Меня разрывают на части те противоречивые чувства, которые я выношу из них, которые я переживаю вновь и вновь... Он бог мой, которого я слушаю вечность. Нет! Он неодолимая слизь, болото, паук, в сети которого я попался... Он пьет мою кровь – а я улыбаюсь и смотрю в его глаза... Да, да, я молюсь на него – и я его ненавижу...

Когда-то мы его убьем. Но не сейчас, не скоро еще, и это очень хорошо. Пускай он поживет подольше...

Пишу, пишу, пишу...

Шестой день допроса

Стоменов: – ...Ты с нами? Ты наш? Ты знаешь те истины, которыми ведаем мы!?.. Нет? Чего же ты хочешь тогда?.. Отомстить? Убить? Превратить своих врагов в больных и немощных людей? Уничтожить все то, что для тебя есть Помеха, но не соприкасаясь с нашей силой, нашей верой, нашими знаниями?.. Так устроен мир: если Слабый ударил в спину ножом Сильного, если выстрелил из подворотни – кто слаб здесь, а кто силен? Скажи мне, Ты, претендующий на могущество! Жалкая букашечка, ты сидишь и боишься меня, тайком стираешь пот со своих ладоней, тискаешь липкую рукоять своего пистолета...