Против течения. Десять лет в КГБ - [35]

„Он ничуть не изменился, — отметил я про себя. — Как был стукачом… Ничуть не изменился”. В университете все мы умели мгновенно распознавать стукачей. Без такого умения не выжить. Но Пирогов был безвреден. Он был виден насквозь. Такие всегда безвредны.

Пирогов взялся показывать мне, где и что есть в посольстве — вплоть до облицованного мрамором фойе. Начали мы с десятого этажа, где размещался кабинет резидента Дмитрия Ерохина. Ерохин оказался поразительно моложавым — и не мудрено: ему было всего сорок два года. Он был самым молодым генералом в советской разведке. Пожав мне руку, Ерохин тут же отпустил меня, небрежно бросив: „Говорят, вы отличный специалист по Японии. Так что принимайтесь за дело”. Выйдя вместе с Пироговым из кабинета Ерохина, я увидел, что по коридору к нам направляется какой-то черноволосый, щеголевато одетый человек.

— Вы — Станислав Александрович, — заявил он, протягивая мне руку. — А я — Владимир Алексеевич.

Так я познакомился со знаменитым Пронниковым, относительно которого меня так предупреждали в Москве. Он был невысок — от силы метр шестьдесят пять, — но мускулист и подтянут.

— Давайте зайдем ко мне, — сказал он и при этом, дернув бровью, дал понять Пирогову, что на него приглашение не распространяется.

Мы пошли к нему в кабинет. И там он начал с того, что попытался создать у меня впечатление, словно он ничем другим ранее не занимался, кроме изучения моей биографии. И в самом деле, как я позже узнал, он всегда пытался всесторонне оценить всякого новичка, чтобы сообразить, как тот впишется в его собственные планы. В ходе разговора он то и дело демонстрировал, насколько хорошо знает обо мне все, до мельчайших деталей. Ничто не ускользнуло от его внимания, вплоть до нашего пуделя. Он даже знал его кличку. Неожиданно он спросил: „Ну и как ваша Красотка перенесла перелет из Москвы?” Он то и дело повторял, что рад моему появлению в Токио, улыбался добродушно, а холодные серые глаза его все время ощупывали меня, изучая, оценивая, анализируя.

Когда я наконец распрощался с ним, я твердо знал две вещи: Пронников — человек большого ума и способностей; и при этом человек, поставивший себе целью знать все о своих сотрудниках. Все. В то время он был главой ПР — политической разведки, и к тому же вторым человеком в резидентуре. Знающие люди в Москве говорили, что он куда влиятельней, чем можно было предположить, судя по его погонам подполковника. В Москве считали, что со временем Пронников станет начальником Первого главного управления. Я понял, что в его лице встретил человека, которого не имею права недооценивать.

Пирогов поджидал меня возле кабинета Пронникова, чтобы продолжить экскурсию по резидентуре, которая занимала два верхних этажа посольства. Вдоль коридоров резидентуры были расположены различные кабинеты: переводчиков, Линии X (научно-техническая разведка), радиоэлектронной разведки, „активных мероприятий” (операции дезинформации и влияния) и, конечно, всяческих подсобных служб. Планировка резидентуры мало чем отличалась от московской учебной резидентуры — правда, тут было полным-полно всякой хитроумной электроники, иным был размах операций, да повсюду царила поразительная тишина.

— Так тихо, — заметил я. — Прямо, как в могиле.

— Тут все двойное — стены, полы и потолки, — пояснил Пирогов. — А промежутки „озвучиваются” музыкой и электронными импульсами, чтобы нейтрализовать подслушивающие устройства.

Первые несколько дней я посвятил знакомству с сотрудниками резидентуры, и прежде всего с моим предшественником — Борисом Пищиком, веселым, симпатичным молодым человеком, отличным знатоком японского языка. Когда он вскоре вернулся в Советский Союз, нам дали его квартиру в Токио — в очень старом доме в районе Сендагайя. Комнатки там были малюсенькие, и мне никак не удавалось выкроить место для кабинета. Поскольку я в Японии считался журналистом, мне нужны были условия для работы в качестве такового. И потому, когда в Токио прибыл главный редактор „Нового времени”, я продемонстрировал ему выделенную мне КГБ квартиру.

— Годится ли корреспонденту такого престижного журнала жить так? — спросил я.

— Нет, — согласился он. — Я думаю, можно будет что-нибудь сделать для вас. Я попробую. В конце концов, вы корреспондент и чертовски хороший. Вы не зря получаете свои деньги.

И вскоре мне разрешили снять просторную и дорогую квартиру в Сибуя Удагавате. Четырехкомнатная квартира эта очень нам нравилась, да и с точки зрения „прикрытия” она была хороша.

Я познакомился с несколькими японскими журналистами, вступил в пресс-клуб и вообще утвердился в Токио в качестве корреспондента. В то же время я с головой погрузился в свои основные обязанности — разведывательные. Я был прикомандирован к политической разведке токийской резидентуры и работал под непосредственным руководством подполковника Пронникова. Я должен был завязывать знакомства в журналистской среде и в политических кругах, с тем чтобы потом можно было приступить к вербовке тех, с кем удастся сойтись поближе.

Я трудился в рамках отлично продуманной программы, возникшей путем проб и ошибок после второй мировой войны. После войны Советский Союз постарался извлечь максимальную пользу из того, что Япония была обессилена — в промышленном, экономическом и военном смыслах. Япония была совершенно неспособна к каким-либо агрессивным действиям на Дальнем Востоке; она вообще не пользовалась достаточным влиянием и не располагала возможностью оказывать соответствующее давление, чтобы считаться серьезной силой где бы то ни было в мире. И СССР счел тот момент самым подходящим, чтобы заполнить вакуум, образовавшийся в поверженной стране.