Против света - [20]

Когда меня втянуло в комнату, я с беспокойством заметил, что мой спутник исчез. Дядя Генри сидел в своем кресле, рядом дремала тетя Сьюзен — мирная сцена минувшего, оставшаяся в памяти, потускнела и уступила место иной картине. Мальчик, повернувшись на правый бок, лежал на диване под окном. Было утро, сноп солнечного света пробивался в щель между шторами. Он озарял мириады пылинок, выдохнутых новой мебелью, предвещая бесподобный летний день. Мальчик проснулся и долю секунды, прежде чем возобладала реальность, пребывал в чудесном покое. В этом сиянии он чувствовал только жизнь, и лишь мгновением позже осознал, что эта жизнь — его собственная. Он скатился с дивана и поднырнул под солнечный луч, казавшийся квинтэссенцией Света, который на мимолетное, но вечное мгновение мальчик ощутил как Подлинную Сущность. Восторженно вдохнув аромат фруктов, лежащих в хрустальной вазе и душный запах новых тканей, он одним прыжком преодолел расстояние до двери.

Поскольку мозг не способен удерживать несколько мыслей одновременно, все события жизни переживаются в том временном пространстве, которое именуется прошлым. Потом мы придумываем историю для этих событий и воображаем, что они происходили с нами. Таким образом, ощущение движения возникает в сознании как событие прошлого, хотя на самом деле испытывается оно сейчас. Осознавая это, мальчик верил, что никакого прошлого нет, ибо не было «его», — того, с кем это прошлое случилось. Он еще не догадался, что настоящего тоже нет.

Он «помнил», что дверь открывается с трудом, что ее надо резко дернуть, тогда раздастся чавкающий звук, — и мальчик боялся разбудить других обитателей дома. Они были бы не прочь рано проснуться в такое чудное утро, но мальчик не хотел, чтобы кто-то эту безупречность нарушил. Для него это было архетипическое утро; утро, воспетое Дали в «Рассвете», картине, которой он так страстно восхищался, или в безупречной строке Малларме:

Le merge, le vivace et le bel aujourd'hup.

Переступив порог, он не забыл, что ступать надо тихо, осторожно перенося при каждом шаге тяжесть тела на пол. Витражное стекло парадной двери отбрасывало на лакированный паркет пламенные отблески стилизованных цветов и листьев, желтизну и зелень. Призрачный узор накладывался на орнамент ведущих к двери ванной ковриков: они были разложены в форме брильянта, точно камешки, по которым перебираешься через поток. За этой дверью утренний свет был белее, острее, холоднее и наполнен свежим запахом антисептика. Зеркало над умывальником отражало лицо мальчика, и тень постарше смотрела вспять на него, еще не совсем проснувшегося, не способного полностью затмить прежний отпечаток; палимпсест отсутствия. Обрамляли отражение два подсвечника с головами сатиров. Гонимые ветром облачка на мгновение затуманили белизну комнаты. В промчавшейся тени он увидел другое лицо, за ним, под ним, окутанное…

Именно такая быстрая смена впечатлений, — каждое движение мальчика имитировал мужчина, — позднее привела к появлению в «Брандише» привидений. Эти постоянно повторяющиеся упражнения позволили ему, в конечном счете, вступить в Пустоту, озадачив обманщика-Время истинным знанием того, что пространство, в котором развивались события, едино с сознанием, наделяющим способностью ощущать.

В ванной комнате, несимметричной, но, скорее, треугольной, был, точно в зале масонской ложи, черно-белый клетчатый пол, заряженный положительными и отрицательными энергетическими потоками. Путеводная нить, ведущая к зеркалу над раковиной, была незримо связана со спальней, в которой мальчик ощутил Ясный Свет Сознания. Это было фундаментальное переживание, превратившее «Брандиш» в тайный храм, и он часто посещал его в последующие годы. Сдвиг времени, ночь и утро, стали его священным кругом, символизировавшим вечное поклонение и завершающим магический Оборот. В вихре летящего диска — точнее, в самом процессе броска — он мельком увидел Гримуар, который доктор Блэк нашел, но так до конца и не понял. Той лунной ночью, когда Маргарет Лизинг и ее юный спутник отправились в Кандлстон, доктор Блэк шевелился тенью на паперти церкви Мертир-Маура. Потом Блэк возник на Лейн загадочным силуэтом и открыл мальчику в образе мужчины место Существ, где Генри Ли тоже отворил дверь — в иные пространства. Тонкие подсвечники с головами сатиров создавали порталы, открывавшие путь в склеп. И через них мальчик в образе мужчины прошел девятые врата. Женщина склонилась в тени над кипящим котлом, отблески танцевали в ее спутанных волосах. Шаги звучали по мозаичным плиткам, им вторило эхо. Дядя Фин подвел меня к креслу. Два места — «Мальвы» и склеп Кандлстона — не вполне совпадали. Их несовпадение, не только пространственное, открывало суть тайного ремесла Маргарет Лизинг.

Я невольно взглянул вверх, удрученный низким потолком, которому явно не удавалось подпирать безмерную тьму, оживленную кровоточащими лунами. Только сейчас я начал понимать, как змеятся тоннели у одиннадцати Башен и Девятых Врат. Среди закутанных в саван фигур, толпившихся в склепе, я узнал жителей Огмора и Мертир-Маура. Уснув и заблудившись, многие из них не смогут вновь очнуться на дневной стороне. Плавность скольжения отличала «иных», наполнивших склеп, от мертвецов. Всех, — мертвых, спящих и «иных», — уловили петли света, потрескивавшие в основании громоздких электродов. Я не посмел приблизиться к огненным кольцам, хотя дядя Фин трогал их безнаказанно. Но он умер, а я нет. Или тоже умер? Я оцепенел от этой мысли. Мгновенно возникло возражение: «Если я об этом думаю, то наверняка не умер». Трудно описать, какое облегчение принес мне этот простой вывод.