Против неба на земле - [4]

Сходился к корчме разновидный люд с равнин и горных высот: степной с лесным‚ городской с сельским‚ дикий и одомашненный. Натеснились‚ надышали‚ накурили сверх меры. Пили – шумели – веселели‚ а кто не веселел‚ тот тратил без пользы пропойную денежку. Взыграло сердце у Аврума и вскричал он во все уши:

– Сын мой – что-то особенное! Нет и не будет на свете умнее!..

Вскричал в ответ Мотке-портной:

– Дочь моя – нет и не будет краше!..

Людно в корчме. Гулко от голосов. И сказал корчмарь Шайке‚ как встал на цыпочки и заглянул в будущее:

– Прибавил муки – прибавь воды... У тебя сын‚ у него дочь – вот вам и пара.

– А что? – согласились охмелевшие отцы. – Таки породнимся!

И обнялись. И поклялись при свидетелях...

Прошли годы. И прошли месяцы. Человек склонен к скорому забвению‚ а потому Аврум Шпильман не помышлял о последствиях‚ пробавляясь кишечным промыслом для изготовления гефилте-кишкес, чтобы заботливые хозяйки наталкивали туда тертый картофель, гусиный жир, лук с чесноком, черный перец, муку и яйца. Голосом тих‚ натурой упрям, Аврум говорил мало‚ чтобы не сказать лишнего‚ что знал‚ сохранял при себе‚ чего не знал‚ честно говорил: "Не знаю". Кавун с тыквой в огороде‚ подсолнух с мальвой в палисаде‚ махотки чередой на плетне. В один из дней подкатила телега со стороны восхода – не разглядеть седоков‚ слез возле дома Мотке-портной из неблизкого местечка:

– Где наш жених? О котором уговаривались.

И девицу показал – косая‚ хромая‚ короткопалая‚ губы обкусаны‚ пряди посечены‚ на щеке родинка с целковый‚ на родинке приметная волосинка. Словно хлеб подсохлый‚ не спрыснутый колодезной водой‚ и глаза к полу – как отталкиваемая‚ которую некому приблизить.

– Нет! – вскричала жена Шпильмана. – Несовместительно!.. – И завалилась в пыль посреди улицы: – Умру – не отдам ребенка! Златокудрого! Чистотелого! Без единой изъянинки! А эта – косая‚ кривая‚ беспалая‚ похужеть некуда‚ а что у нее под платьем – еще посмотреть!..

Крики. Слезы. Толки на всю округу. Шепоток по домам к радости пересмешников: "Отчего невеста охромела?" – "Споткнулась о соломинку". – "Отчего оглохла?" – "Муха чихнула в ухо". – "С чего окосела?" – "Комар сел на глаз..." Жена Шпильмана ослабла с горя‚ так ослабла‚ что встать не могла‚ не могла сесть‚ но всё видела при этом‚ всё слышала‚ всеми командовала: "Рахмунес‚ идн‚ рахмунес!.."

Пошли к ребе. Уговор был? Был. Клятва была? Была. Повод к несогласию есть? Повода к несогласию нет. Надо женить‚ сказал ребе. Через год на второй. Может, к тому времени невеста выправится‚ похорошеет – не в красоте счастье...

Прошел год‚ подступил второй – Аврум Шпильман сидел в баньке над речкой‚ курил спирт из заквашенного хлеба‚ накручивал на палец золотистую пейсу. А вокруг обитали лица злокозненной нации‚ по прежним узаконениям нетерпимые‚ благоденствующие отныне "под благословенною Ея державою" после раздела шляхетской вольницы. А по дорогам уже катил тайный советник Плющевский-Плющик с прочими сопутствующими чинами для досмотра новоприобретенных земель‚ дабы прививать добро принуждением‚ чинить за своеволие суд и расправу. А по местечку уже гулял канцелярист Шпендорчук в мундире акцизного для искоренения запретных торгов и промыслов; доблестный инвалид на деревянной ноге – исподнее из бумазейной ткани – лупил палками по барабанной коже к уведомлению обывателей; пожарный обоз застыл наготове – охлаждать из брандспойтов недозволенные страсти; урядник с шашкой встал столбом на рыночной площади – кулаком озадачивать без жалости‚ чтобы народ трепетал в строгости-повиновении. Но Шпильман ничего этого не знал‚ у Шпильмана приближалась свадьба – не напасешься‚ а потому он сидел в баньке и курил спирт‚ который горел синим пламенем‚ если его‚ конечно‚ поджигали.

Ехал мимо казак на коне‚ душу ублажал пением к одолению пути: "Как на кажной волосиночке по горючей по слезиночке..." Унюхал влекущие запахи из баньки‚ скомандовал: "Стой стоймя!"‚ вопросил в голос:

– Не поблазнилось ли?.. Однако не поблазнилось. Жид‚ а жид‚ отлей на пробу! Горилочки-водочки по самые глоточки.

Хлебнул из ковшика‚ ухнул‚ ахнул‚ подбоченился:

– Ну‚ с кем на перепивание?..

Хлебнул еще‚ утерся рукавом и поскакал на любовную баталию – чуб на ветру:

Не вари кашу крутую – вари жиденькую‚

Не люби девку сухую – люби сытенькую...

Шли роты с примкнутыми штыками на прорыв обороны. Катил малый чин в крытой фуре – сапоги под смазью‚ держал надзор за денежным ящиком, припоминая субреточку на привале: "Уложи меня, неуложенного. Обласкай меня, необласканного…" Сунул голову из фуры, склонил нюх к пахучим соблазнам:

– Воскурения – они зачем? Не секта ли шалопутов‚ оргии творящая?..

Вскричал в скорой догадливости:

– Жид сей! Умыслив деяние... Которое непопустительно... Плесни от широты сердца‚ чтоб жизнь пошла ахальная!

Высосал ковшик до дна: "Одномоментно‚ други‚ одномоментно!"‚ высосал другой: "Паче чаяния!"‚ выдул изо рта огневой факел и покатил далее на сатисфакцию‚ дабы истрепать врага до излишней крайности. Сидел ровно‚ глядел зорко‚ вопрошал по-читанному встречные пространства:

– Оборону от клопов держали?..