Против энтропии - [172]
Действительно, в 1976 году Елагин наконец-то выпустил полноценную книгу "Избранного" — о ней он и пишет. Вышла книга в "Посеве", во Франкфурте-на-Майне, и открытой почтой, понятно, в Москву никак бы не дошла. К тому же Елагин в те годы уже вовсю печатался в "Континенте", из авторов "второй волны" этот журнал (как и самиздат) признал его первым, -соответственно возросла и "непровозимость" книг Елагина через советскую таможню. Однако плотный кирпичик "Под созвездием Топора" (вместе с другим плотным кирпичиком — "Поколением обреченных" Галича, что очень символично) на бесстрашной груди моего немецкого дяди советскую таможню миновал и попал в мои руки.
Конечно, три четверти книги я и того знал едва ли не наизусть. Но поразителен был ее последний раздел — "Новые стихотворения", содержавший "Нечто вроде сценария", "Ты сказал мне, что я под счастливой родился звездой...", "Все города похожи на Толедо..." и настоящую декларацию Елагина — "Не в строчке хорошей тут дело...", кончающуюся чуть ли не авторским поэтическим завещанием:
Таким предстал читателям поздний Елагин, профессор Елагин (на этот раз без иронии), запечатленный с Иосифом Бродским на поэтическом вечере в Питсбурге в 1974 году: измученный астмой немолодой человек с вечными кругами вокруг глаз. Помимо основной преподавательской работы в Питсбурге, с лета 1968 года Елагин преподавал русскую литературу в Русской летней школе в Миддлберри, штат Вермонт, и отдал этому делу больше пятнадцати лет — лучших учеников Елагин обрел именно в этой школе, где преподавание велось по-русски и даже в быту ученики по мере сил старались разговаривать на языке Пушкина и Елагина; сохранились десятки записей его лекций и разговоров, кое-что из них опубликовано, буквально все — интересно. Впрочем, многие его острые словечки, записанные студентами, обнаруживаются в его же более поздних стихах. Такое бывает только с очень полно реализовавшимися творческими натурами.
О том, что рано или поздно его стихи к московскому читателю попадут, Елагин знал точно ("Пойдут стихи мои, звеня / По Невскому и Сретенке; / Вы повстречаете меня — / Читатели-наследники" — это стихи еще шестидесятых годов).
В одном из интервью "Голосу Америки", подлинные записи которых любезно предоставили мне сотрудники радиостанции, Елагин говорил о неизбежном слиянии "внутренней" и "внешней" русской литературы, притом — в скором будущем: "Развиваются как бы два русла, но неизбежно их слияние, неизбежно в конце концов это должно стать одним, и мы видим этот процесс — медленный, он и сейчас происходит. Скажем, бунинские стихи сегодня уже изданы в Советском Союзе, то же произошло с Цветаевой, то же, вероятно, произойдет в свое время и с Георгием Ивановым, и с Ходасевичем, и, надо надеяться, со многими другими. Так что в общем это несущественно, это разделение. Это -одна литература, разделенная не по литературным причинам".
В письме Елагина ко мне от 26 мая 1978 года есть строки: "Еще раз благодарю Вас за внимание ко мне — этим я не избалован. Отношение ко мне на Западе более чем тепло-прохладное". Евгений Евтушенко во вступительной статье к составленной им антологии русской поэзии "Строфы века" писал: "Выдающийся поэт "второй волны" Иван Елагин полжизни отдал американским студентам в Питсбурге, героически перевел "Тело Джона Брауна", а сам умер даже без тонюсенькой книжки на английском". Справедливости ради, заметим: книги на английском поэт не дождался, зато у него, на двоих с Моршеном, вышел сборник на голландском — "Меж двумя зеркалами" (Маастрихт, 1985). Появлялись отдельные стихотворения в переводах на самые разные языки, от английского до китайского, но настоящее признание к Елагину могло прийти только в России, "в оригинале". Евы, оно пришло лишь посмертно, а по большому счету, несмотря на десятки публикаций в альманах и журналах, газетах и еженедельниках (часто — миллионными тиражами "перестроечных" лет), настоящее признание пришло лишь в 1998 году — вместе с выходом московского двухтомника: кстати, как и предсказал Елагин, вслед за собраниями сочинений Георгия Иванова и Ходасевича.
Хотя, собственно говоря, признание это оказалось все же номинальным -в самиздате Елагин циркулировал тоннами. И здесь хочется процитировать не Елагина, а петербургского поэта Николая Голя, автора самого проникновенного гимна нашему самиздату:
Этот гимн Уголовному кодексу СССР, по которому даже за чтение и хранение — страшно сказать! — Солженицына больше семи лет не давали (если только не наводили "амальгаму" и не припаивали уже чисто уголовную статью), видимо, применим и к Елагину. Я не знаю примеров, когда давали срок конкретно за него и каков этот срок был, но знаю доподлинно, что составитель трехтомного собрания сочинений Бориса Поплавского, писателя куда более "невинного", чем Елагин, три года лагерей получил. Николай Голь читал Елагина по моим копиям, чего уж теперь таить.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Это было в дни, когда император Павел Второй еще лишь мечтал взойти на российский престол; когда в Староконюшенном переулке был сочинен его коронационный титул на шести страницах; когда памятник дедушке народного вождя был поставлен на дне реки; когда юный Ромео угнал самолет и за это был обвенчан; а между тем президент Республики Сальварсан все катал и катал по столу пятигранное куриное яйцо… Эта книга, как и предыдущая, в качестве учебного пособия никому и никогда рекомендована быть не может.
Это было в дни, когда император Павел Второй еще лишь мечтал взойти на российский престол; когда служебно-бродячие собаки и гиацинтовые попугаи спасали отчизну; когда оборотень Жан-Морис Рампаль стал матерью тринадцати поросят, чем нанес огромный урон Соединенным Штатам, — а сношарь Лука Радищев потребовал оплаты своего труда не иначе как страусиными яйцами… Книга в качестве учебного пособия никому и никогда рекомендована быть не может.
«Покуда главный герой романа, Богдан Тертычный, сдирает шкуру с чертей, варит из них мыло, пускает их зубы и когти на ювелирные изделия, — человечество продолжает решать вопрос вопросов: Кавель убил Кавеля или Кавель Кавеля. Пока не найден ответ — не начнется ничто! Спасая людей, тонет герой-водяной, чтобы новой зеленой звездой озарить небо; идет по тверским болотам в поисках России караван трехгорбых верблюдов; продолжает играть на португальской гитаре Государь Всея Руси Павел Второй, и несмотря ни на что, деревья растут только ночью.
Нужно ли добавлять что-либо к письму М.Л.Гаспарова?..«31.5.01.Дорогой Евгений Владимирович,сердечное спасибо Вам от вероятного прототипа. Во втором классе просвещенные сверстники дразнили меня доктором Гаспаром, а расшифровал я это только в четвертом: Олеша тогда был малодоступен. Приятно думать, что в очередном поколении тоже кого-нибудь будут так дразнить. Приятно и то, что я тоже заметил Читинскую Итаку: о ней есть в «Записях и выписках» (а если у них будет продолжение, то напишу: Аканье. Алигарх, город в Индии близ Агры)
Это было в дни, когда император Павел Второй взошел на Российский престол; когда из лесу вышли волки и стали добрыми людьми; когда сношарь Лука Пантелеевич увидел во сне восемьдесят раков, идущих колесом вдоль Красной площади; когда Гренландская военщинанапала на Канаду, но ничего не добилась, кроме дружбы; и когда лишь Гораций дал такой ответ, что и не снился никаким мудрецам… Эта книга, как и две предыдущих, в качестве учебного пособия никому и никогда рекомендована быть не может.
В этом предисловии к 23-му тому Собрания сочинений Жюля Верна автор рассказывает об истории создания Жюлем Верном большого научно-популярного труда "История великих путешествий и великих путешественников".
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Маленький норвежский городок. 3000 жителей. Разговаривают все о коммерции. Везде щелкают счеты – кроме тех мест, где нечего считать и не о чем разговаривать; зато там также нечего есть. Иногда, пожалуй, читают Библию. Остальные занятия считаются неприличными; да вряд ли там кто и знает, что у людей бывают другие занятия…».
«В Народном Доме, ставшем театром Петербургской Коммуны, за лето не изменилось ничего, сравнительно с прошлым годом. Так же чувствуется, что та разноликая масса публики, среди которой есть, несомненно, не только мелкая буржуазия, но и настоящие пролетарии, считает это место своим и привыкла наводнять просторное помещение и сад; сцена Народного Дома удовлетворяет вкусам большинства…».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.