Против часовой стрелки - [101]

На крыльце она остановилась; кто выпустит ее за ворота? Вглядываясь в боковое крыло дома, напряженно прислушалась. Было тихо. Ни глухих ударов, ни голосов.

Неожиданно двери флигеля настежь раскрылись. В широкой полосе света две тени тащили человека, безжизненно повисшего у них на руках. Полоса света погасла, тени положили тело на землю. Склонились над ним. До Уршулы донесся лишь невнятный шепот.

Дверь снова открылась, и во двор вышел бригадир. Уршула узнала его дородную, сутулую фигуру.

— E morto?[40] — спросил он.

— Macché![41] — растягивая слова, ответила тень.

— Portatelo in cantina![42]

Тени снова подняли безжизненную жертву. Тяжелые шаги, ударяясь в каменные ступени, смолкли где-то под землей.

Бригадир постоял несколько минут, глядя на звезды, словно вдыхая свежий воздух. Потом, устало зевнув, стал подниматься по лестнице, слегка покачиваясь.

Уршула замерла. Ей хотелось уклониться от встречи с зятем, но было поздно. Омерзение, которое она испытывала к этому человеку, и гордость не позволили бы ей ни протянуть ему руку, ни сказать слово.

Бригадир увидел Уршулу, когда был уже совсем рядом. Он вздрогнул и остановился.

— Chi è? — спросил он. — Не услышав ответа, наклонился к ней ближе и, разглядывая ее лицо в тусклом свете, холодно произнес: — Ah, voi siete! — Затем недовольным тоном добавил: — Perché non dormite? Che cosa fate qui?[43]

Уршула понимала, что стала свидетельницей того, чего не должна была видеть. Встреть ее зять на кухне, он бы приветствовал ее своей деланной слащавой улыбкой. Сейчас же он едва сдерживал гнев.

— Fuori… a casa…[44] — сказала она.

— A quest’ ora? A mezzanotte?[45]

Она опять ничего не ответила. Только смотрела на него. Выражение ее лица, заметное и во тьме, было красноречивее любых слов. Сейчас, пожалуй, и знание итальянского не помогло бы, потому что никакими словами она не смогла бы выразить своих чувств.

Бригадир тяжело, из-под бровей, наблюдал за ней. Он все понял. Он не знал, зачем она приезжала, но догадался, почему она так внезапно уходит. Выяснять было нечего.

Во дворе снова раздался гулкий звук шагов.

— Maurizio! — позвал бригадир. — Aprite la porta alia signora![46]

Он снова взглянул на тещу и приложил палец к губам.

— Sentite, signora, — сказал он с угрозой, подчеркивая каждое слово. — Non avete visto né sentito nulla. Capito?[47]

Уршула поняла не все, до нее дошло лишь главное. Она слегка кивнула головой.

— Avete capito?[48]

— Si[49], — сказала она тихо.

Она ушла не попрощавшись, медленно переступая по ступенькам. Внизу обернулась. На лестнице неподвижно стояла тень.

Только на улице она перевела дух. Точно кончился страшный сон. Но случившееся было явью, ужасающей явью. Хотелось плакать от горя и усталости. Но слезы душил гнев. Этот же гнев сжал ее руки в кулаки. А ведь раньше, погрязшая в будничных заботах, она не видела смысла в Сопротивлении.

Но слезы все-таки прорвались, они катились неудержимым потоком. Слишком много горя обрушилось на ее душу. И превозмочь себя она не могла.

Перевод Э. Барутчевой

Иван Цанкар

Ее портрет

Не знаю, писал ли я уже или только рассказывал, что случилось с ее портретом. Чем тягостней и болезненней воспоминания, тем чаще тоскует сердце.

Мама никогда не давала себя рисовать. Когда она лежала на смертном одре, я подумал: вот ее закопают, высокий тяжелый холм нависнет над могилой, и мы никогда больше не увидим ее лица.

Я сидел подле нее в одиночестве. В доме воцарилась поистине гробовая тишина, так что я почти слышал свои тягостные мысли. Время от времени вспыхивала свеча, пламя вздымалось выше, освещая ее лицо и руки, белые и остывшие, сжимающие распятие.

Я поискал бумагу и карандаш, чтобы сделать портретный набросок ее лица, такого тихого и умиротворенного, каким оно стало после смерти. Начало давалось нелегко и мучительно — рука дрожала, в глазах рябило от затхлого воздуха. Лицо светилось на фоне густой зелени, точно было высечено из белого камня. Вздохнув в последний раз, она улыбнулась, и эта улыбка застыла на губах.

Как-то я читал про то, как умирал один праведник. Весь дом был полон родственников, друзей и просто зевак, плач и стоны слышны были на улице. Однако, в тот момент, когда святоша испустил дух, испуганные родственники, друзья и зеваки в страхе бежали прочь и более уже не возвращались. Лицо его вдруг исказилось, стало совсем другим, не похожим на прежнее, будто слетела скоморошья маска. С последним вздохом обнажилась грешная душа, ведь смерть не знает лжи и лицемерия.

Эта история произошла на самом деле. Когда за жизнью тихо закрываются двери, бытие выносит свой справедливый и неумолимый приговор, и этот вердикт запечатлен на лбу, щеках и губах. Пожелай я отразить душу или потаенную мысль человека, я бы изобразил его спящим, а лучше усопшим. Знавал я тех, кто просыпался в страхе, почуяв взгляд недремлющего ока. Так пугается злоумышленник при случайной встрече с судьей.

Материнская улыбка, точно отдых после долгого, долгого пути, щедрая награда за весь страшный, до последней минуты непризнанный и неоплатный труд, с лихвой возвращенная благодарность за бесконечное терпение. Сама благость и чистота, не омраченная будничными заботами, бессонными от тягот и невзгод ночами, проступила на безжизненных губах.