Протестантам о православии - [7]

Новый Завет — ключ к Ветхому Завету. Это означает, что прочтение ветхозаветных повествований должно быть подчинено поиску в них тех смыслов, которые вполне проросли в «последние времена» — во времена евангельские. Ветхий Завет не равен самому себе, он стремится излиться за свои пределы — в Завет Новый. Ветхий Завет не имеет ни смысла, ни оправдания в самом себе — лишь то, что придет ему на смену, придаст ему смысл и оправдает его. Он существовал ради того, чтобы однажды стать ненужным — в Евангелии.

И потому христианин не может удовлетвориться просто цитатничеством из Писания, он обречен на мысль просто потому, что Библия — не Коран. В Коране суры (главы) расположены не по сюжету, не по времени их написания, не по хронологии описываемых в них событий, не по значимости. Они расположены просто по своему размеру — в сторону постепенного уменьшения объема. Такое расположение подчеркивает, что весь текст «изоморфно» сакрален: в нем нельзя выделить более важное, оттенив его менее важным. Все равно значимо.

Но христианская Библия — это не Книга (). Это — книги (). Это сборник, состоящий из книг двух Заветов. И книги Ветхого Завета отнюдь не равноценны книгам Завета Нового. Педагог и учитель — не одно и то же.

Сама двуприродность Библии настойчиво понуждает к работе ума и духа.

Мы не можем принять Ветхий завет вполне и буквально — иначе мы стали бы иудеями. Мы не можем отвергнуть его вполне и всецело — иначе мы были бы гностиками. В итоге в отличие от гностиков, христиане приняли книги Ветхого Завета. Но в отличие от иудеев, дополнили их Евангелием.

И это не просто механическое совмещение. Евангельский свет был брошен в ветхозаветную библейскую историю, которая стала предисторией. И как было совместить книги, в которых нередко говорится «иди и убей!» (см. Числ. 25,5 и 31,17), с книгой, в которой главный призыв — «иди и примирись!» (см. Мф. 5,24)?

Без Ветхого Завета Евангелие непонятно. Непонятно оно становится прежде всего оттого, что в отрыве от предыдущей истории оно становится случайной импровизацией далекого Бога, который оставил сотворенное Им человечество после первой же случившейся неприятности. Люди остались в руках и на воспитании у бандитов. Но затем, когда дети позрослели и выросли, Бог вдруг вспомнил о них и пришел их навестить. Уместно ли этом случае молитвенное обращение к Нему — «Отец!»?

Итак, христиане приняли Ветхий Завет, но «обезопасили» его новозаветным переосмыслением ветхозаветных текстов. Это означает, что необходимость воцерковления Ветхого Завета потребовала подвергнуть его напряженнейшей и изощреннейшей экзегетике. Но вот вопросы, который встал тут же и который не исчезает по сей день: что именно в Ветхом Завете сохраняет свою обязательность для сынов Завета Нового? Что есть такого среди предписаний Ветхого Завета, которые для христианина исполнять уже никак невозможно? Какие из мест Ветхого Завета благочестивое чувство может неосудительно использовать для собственного выражения, воспитания и подражания — так, что некий человек или община имеют право следовать этим установлениям, другие же имеют право проходить мимо них, но никто не может осуждать другого за соблюдение или несоблюдение этих норм благочестивой жизни ветхозаветного происхождения?

Спор не затих до сих пор.

Например, копты (египетские христиане) разуваются, идя к Причастию[16]. В этом они видят подражание Моисею, который подходил к Купине неопалимой, «иззув сапоги». Скорее всего, правда, эта традиция у коптов появилась под влиянием мусульманского окружения (мусульмане, — впрочем, также опираясь на этот библейский эпизод, вошедший и в кораническую традицию, — входят в свои меяети босыми). Мы же не подражаем Моисею столь буквально. При возникновении дискуссии на эту тему копты имеют полное право сослаться на Писание. Сочтем ли мы эту ссылку для себя убедительной и обязательной (в смысле — обязывающей и нас поступать таким же образом)?

Аналогично и адвентисты настаивают на ветхозаветных ограничениях в еде, на исключительном праздновании субботы. Протестанты в целом ветхозаветный запрет на изображения переносят в наш мир, и при этом как будто не видят проблемы, заключающейся в том, насколько допустимо ветхозаветные запреты на изображения чужих богов считать относящимися и к изображениям Христа. И в православной же среде до сих пор идут споры о том, можно ли есть продукты, содержащие кровь животных[17].

Необходимость выяснить отношение к Завету, ставшему Ветхим, понудила христианских мыслителей выработать сложное, пронизанное историзмом отношение к Библии. Было необходимо признать, что Божественные заповеди меняются в зависимости от духовного роста людей[18]. И оказалось, что именно реальная, исторически конкретная община людей (Церковь) была поставлена перед необходимостью провести своего рода «инвентаризацию» библиотеки Писания: что любовно и благодарно поцеловать — и все же оставить в прошлом или в аллегорических толкованиях, а что взять с собою и не расставаться с ним до скончания века.

На подобные вопросы нельзя ответить только с помощью библейских цитат. Ведь вопрос в том, насколько вообще оправданно обращение именно к этому, ветхозаветному, источнику цитат. Поэтому сначала нужно провести различение: что именно в Ветхом Завете было педагогического, а что — онтологического? Без чего не смог бы израильский народ дожить до дней Иисуса Христа — а без чего вообще никакому человеку не приблизиться к Богу? Все в Писании – от Бога. Но что Бог прописал как лекарство именно для этого человека и его дома, а что для жителей совсем другого континента и другой эпохи? Что было лишь исторически необходимым и потому осталось на той древней странице истории и было перелистнуто вместе с нею, а что надисторично, потому что просто человечно. Ветхозаветная заповедь «чти отца твоего и матерь твою» может ли остаться лишь в прошлом? А предписание об убийстве неверной жены через побиение ее камнями?