Просветленные не берут кредитов - [46]

Занявшись медитацией на воображаемом дереве, которую практиковал раз в несколько дней, я обнаружил, что в процессе не перестаю думать о том, насколько я высоко продвинут, что я могу убирать сознание из тела и смотреть на себя со стороны!

«Установление в памяти» я выполнял, испытывая стремление взять под контроль собственные эмоции, стать их полновластным хозяином.

Даже полное осознавание я воспринимал как упражнение, позволяющее накачать духовные мускулы, и нечто схожее, ни разу не возвышенное, переживал, занимаясь и остальными практиками, которым меня научил брат Пон.

Никаким «действием в состоянии Пустоты» пока и не пахло, я выглядел законченным эгоманьяком, ничуть не лучше, чем обычный человек, озабоченный лишь повседневным.

Открытие это вызвало у меня приступ острого разочарования в себе.

Неужели все, что я делал, прошло бесследно?

Брат Пон по моей кислой физиономии наверняка понимал, что происходит, но вмешиваться и утешать меня не спешил. Возможности пожаловаться он мне тоже не давал, отлично понимая, что ничего хорошего и умного я сегодня не скажу.

Дождь прикатился стремительно, будто армада атакующих кочевников.

В вышине, где-то над вершиной скального обрыва, загрохотало, небо потемнело, и в следующий момент полило как из ведра. Мы добрались до пещеры за несколько минут, но за это время я успел промокнуть до нитки, и даже в сандалиях у меня хлюпала холодная вода.

– Что-то рано в этом году, – сказал брат Пон. – До муссонов еще больше месяца.

В путешествии я, откровенно говоря, потерял счет времени и даже не мог сказать, какое сегодня число. Осознал я такое положение дел только в этот момент, а еще понял, что оно меня нисколько не волнует, что подобные вещи незаметным образом потеряли для меня значение.

Надежда на то, что ливень окажется краткосрочным, умерла быстро.

Снаружи лило и лило, под струями раскачивались огромные листья алоказии, с козырька над входом в пещеру капало, и наше убежище постепенно становилось все более сырым и мрачным.

Эх, и когда я в последний раз спал на нормальной кровати?

– Вернейший способ отвлечь тебя от унылых мыслей – это заняться новым делом, – сказал брат Пон. – «Установление в памяти» ты освоил, но ведь есть еще один этап. Последний. Ты прошел желание и его отсутствие, ненависть и ее ликвидацию, странствие сознания по внешним объектам и его сосредоточение на самом себе. Осталось невежество.

Я с удивлением узнал, что мне предстоит намеренно культивировать неправильные воззрения, породить в себе искреннюю веру в то, что есть «я», вечное, неизменное, переходящее из жизни в жизнь, что все вокруг стабильно и что мир существует отдельно от меня.

– Можешь еще начать молиться каким-либо богам, но у тебя вряд ли получится, – тут в голосе монаха прозвучало сомнение.

Омрачив сознание подобным образом, надлежало внимательно разглядывать его, изучать, как оно функционирует в таком состоянии. Затем понемногу убрать невежество, растворить его пристальным созерцанием и практикой «это не я, это не мое» и смотреть, что выйдет в этом случае.

Все точно так же, как на предыдущих этапах, но все же по-иному.

– Я не верю, что у меня получится, – мрачно сказал я, когда брат Пон разрешил задавать вопросы. – Как я могу породить внутри себя нечто настолько эфемерное, откровенно иллюзорное? Можно ли вообще так вот создать искреннюю веру во что-то?!

– А что, те желания, с которыми ты работал, много вещественнее невежества? Обладают реальным существованием?

На этот вопрос я не нашел, что ответить.

– Наше сознание на самом деле всемогуще, – добавил монах. – Пробуй, и все. Другого пути все равно нет.

В этом он был совершенно прав.

Не для того я столько пахал, зашел так далеко, чтобы сейчас обидеться, заплакать и сказать «я так не играю».

Освоение четвертого этапа «установления в памяти» пошло у меня с переменным успехом. После некоторых усилий я сумел вроде бы убедить себя в том, что существую, ограничен вот этим телом в одежде послушника и что внутри него прячется бесплотная душа, такая беленькая, напоминающая ангела.

Но потом осознал, что все это бред, что не может такого быть.

Брат Пон покачал головой и велел приниматься за дело заново.

Но начать вторую попытку я не успел, поскольку снаружи донеслись шлепки босых ног по лужам, и к нам в пещеру, согнувшись, зашел сам бородатый Джава со своей метелочкой.

Он поклонился, сложив руки перед грудью, мы ответили тем же.

После этого гость уселся рядом с братом Поном и завел с ним беседу, я же вновь запыхтел, накручивая на себя пелену невежества. Углубился в себя настолько, что как сквозь туман осознал тот факт, что аскет поднялся и собрался уходить и что шум ливня снаружи стих.

– Прекрати пока, – велел монах. – Все равно прямо сейчас у тебя ничего не выйдет.

Я заморгал, неспешно возвращаясь в обычное состояние.

– Дела обстоят следующим образом, – сказал брат Пон, убедившись, что я его слушаю. – Джава произнес много цветастых слов, но смысл в том, что нас очень вежливо попросили уйти.

Я ошеломленно и вместе с тем радостно заморгал.

Откровенно говоря, сидеть в пещере и проводить дни в компании голых аскетов мне не особенно нравилось. Но я не ждал, что нас выпрут отсюда вот так, едва не пинком, надеялся, что мы уйдем по своему желанию.